Опа. Закончил я совершенно неожиданно. Хотел как-то ситуацию рульнуть, а скатился фактически к жалобе. Нет, понятное дело, пожаловаться можно было бы, но не Бону же.

Однако мой товарищ-скин удивил меня. Вместо того чтобы отвернуться от меня, ну или плюнуть презрительно под ноги, он вступил в диалог:

— Здесь очень много странного. Можешь поверить мне — мы неправильно едем, мы неправильно распределены по машинам, у нас неправильный порядок движения в колонне. Те, кто реально заботится о своей безопасности, так делать не будут.

Если бы его слова хоть что-то прояснили бы… Понятное дело, никакого одобрения я не ожидал. И успокоения тоже. В конце концов, взрослый человек, кое-чего повидал в жизни. Не может быть, чтобы вдруг сейчас Бон все расставил по местам. И потому вполне логично, что своими объяснениями он просто подтвердил странность происходящего.

Хотя, чего уж там, о какой странности может идти речь, если меня шесть дней назад завалили на какой-то улице, названия которой я и не знал, в одном из городов Поволжья?

Лично я бы так на объект не вышел. Учитывая состав колонны, следует предполагать опасность со стороны кого-то. В населенном пункте возможность нападения по многим причинам гораздо выше. И минировать проще, и засаду устроить можно без особой подготовки. Рельеф местности, особенности строений, настроения местных жителей — все это однозначные плюсы нападающему и жирные минусы обороняющимся.

Колонна же вошла в село как к себе домой. Сначала броня, подставляясь под все возможные выстрелы, а за ней и машины. Короче, на узких улочках деревеньки я бы, имея возможность, обстрелял колонну. И мне хватило бы дня на подготовку операции. В зависимости от обеспечения, я один был способен нанести противнику урон до отделения включительно. При этом спокойно, не обозначая даже своей позиции, уйти.

Я уже давно уверился, что от подобных мыслей мне не спастись. И воспринимать их стал как данность. Три года, как меня уже нет там, где стреляют и убивают в рамках контртеррористической операции, но я, похоже, никогда не смогу отделаться от привычки оценивать все и вся через призму военной тактики. Это происходит даже в мирное время, когда я в магазин иду и смотрю по сторонам.

При всем при том, оценка действий моих нынешних попутчиков не мешала мне делать и иные выводы. Я нередко попадал в места, которые со своей колокольни безо всяких обиняков называл «деревней». Подобным термином я обозначал городские окраины тех населенных пунктов, в которых мне доводилось побывать, да зачастую и сами областные центры. Не стану отрицать, это издержки воспитания столичного жителя.

Так вот, то место, где оказались мы, я с полным правом собирался назвать просто «дырой». Не деревней, а именно «дырой». Дорога с засохшей, разбитой колеей. Пышущая зелень садов, неухоженных, смешанных с бурьяном, с дикой порослью, скрывшая в себе покосившиеся, а местами и вовсе разваленные плетни. Виднеющиеся с высоты машины старые, потемневшие мазанки с занавешенными каким-то тряпьем окнами, заросшее травой крыльцо, скошенные перила.

Колонна шла целеустремленно, насколько я мог судить, к центру поселка. Дворы и дома, которые мелькали по сторонам, быстро утомили своим однообразием. Везде одно и то же — полуразвалины, какие-то сараи, собранные чуть ли не из подручных материалов, низкие заборчики, колодцы. Кое-где дворы засыпаны песком, но в большинстве и того нет — трава какая-то неаккуратная, вьюны, лебеда и все тому подобное.

Долго любоваться этими видами мне не случилось. Надоело, да и приехали мы по назначению довольно скоро. БТР, а следом за ним и грузовики, остановились на небольшой расчищенной площадке, судя по всему, центральной площади. Самое место здесь было небольшому постаменту и памятнику Ленину или Сталину, там. Антураж обязывал к подобному. Но вместо того мы увидели все ту же пыльную, слава богу, что не замусоренную, землю, и чуть поодаль, видимо, основное здание — двухэтажное, кирпичное творение деревенского зодчества. Красный, обожженный кирпич, даже по виду старый, деревянная недавно перекрытая крыша с резными коньками, всякими желобками. Та же самая резьба и на наличниках, на ставнях окон. Сами окна застеклены, хорошо вымыты, за стеклом виднеются белые, полупрозрачные шторы.

Этот дом произвел на меня гораздо более благоприятное впечатление, нежели все те развалюхи, что видел я по пути. Даже крыльцо какое-то мощеное тоже кирпичами, вернее, плиткой, перила выточенные, крепенькие, крашенные яркой краской. Той же краской, бежевой, покрыты и косяк на двери, наличники на окнах. В общем, гораздо более прилично и достойно.

Ну и еще одно, на что не обратить внимания было невозможно. Во-первых, сбоку от двери была прибита табличка, на которой черным по белому, готическим шрифтом было написано «Land Amt». [51]Во-вторых, над крыльцом, косо укрепленный на древке, свисал, а не полоскался по причине отсутствия ветра флаг. Красный, с белым кругом посередине, в который был вписан коловрат.

Хотя, с учетом нынешних реалий, следовало признать, что это свастика.

В общем, что я могу сказать. Согласитесь, иногда бывают моменты, когда тебе не хочется на все сто быть всегда правым и непогрешимым. Вот и мне в моих прогнозах хотелось ошибаться. Куда там… и управа сельская, и свастика на флаге, кощунственно свисающем с дома. И центральная площадь с темным квадратом бывшего на ней памятника, выкорчеванного, да так усердно, что и следа от постамента не осталось.

Короче, эти места когда-то были русскими. Но отсюда ушла геройская РККА, а пришли немцы. Фашисты всякие, труды которых штудирует Бон, снесли к чертям памятник, поставили табличку новую на сельсовет — и все, власть поменялась.

Знаете, в этот момент мне реально остро захотелось, чтобы мы оказались на съемках фильма в массовке. Не то чтобы заработать… просто я совершенно не понимал, что хорошего может случиться со мной и Боном в России под властью фашизма. Не абстрактного фашизма, нашего современного, опереточно-марионеточного, а того, реального, с Бабьим Яром, с Треблинкой, с Рославлем и миллионом других жутких мест.

— Пошел вон! — оторвал меня от размышлений герр лейтенант и довольно невежливо толкнул ногой. Вернее даже ткнул куда-то в икру, и я, послушно поднявшись, шагнул к борту, уже откинутому, оперся о край настила и спрыгнул на землю. Внутренне я кипел от слов немца, но внешне старался этого не показать.

Бон, приземлившийся рядом со мной через пару секунд, тут же отошел чуть в сторону, чтобы не быть задавленным лейтенантом. Однако командир наш сей жест не оценил, напротив, взглянув на нас с презрением, процедил:

— Помогите спуститься, придурки!

С этими словами он присел на корточки, протянул нам руки, а мы с Бонном, удивительно послушным и дисциплинированным, сняли драгоценное начальство с кузова.

Лейтенант, оказавшись на земле, брезгливо отряхнул ладони, видимо, после нас, и посмотрел на меня с Боном:

— Возьмите ящик из кузова и два чемодана с моими вещами. Несите это все в комендатуру. Куда именно, вам покажут.

Кивком немец указал нам на грузовик и, более не уделяя внимания, ничего не говоря, отправился к симпатичному домику, название которого я перевел несколько иначе, чем фашист.

Впрочем, думать об этом было некогда. Бон, на редкость исполнительный и торопливый, уже чуть ли не бросился бегом к грузовику за вещами. Если честно, такого Бона я не знал. Он мог зарядить за малейшее какое-то оскорбление, он был на учете как активный акционер «фирмы», [52]мутил какие-то свои, насквозь криминальные темы, он часто слетал с катушек за какое-то нечаянно брошенное слово. Иметь с ним дело-то же самое что трепать по загривку ротвейлера: не знаешь, что он сотворит в следующую секунду. А тут, совершенно неожиданно, Бон стал покладист и абсолютно умиротворен.