— Это похоже на шантаж, — пробормотал Арес.

Эрот звонко хлопнул в ладоши, выражая этим высшую степень восторга.

— Великий Зевс, подумать только! Этот меднолобый недоумок знает такое умное словечко! А это и есть шантаж, гремящий ящик. И ты сделаешь то, что я хочу, иначе знаешь, что я с тобой сделаю?

— Что? — на всякий случай поинтересовался грозный бог.

— Заставлю влюбиться в одну из горгон. Надеюсь, эти красотки тебе по нраву?

— Нет, только не это!

— Вот и хорошо. Приятно иметь дело с… — Эрот ощерил белые молочные зубки. — Чуть не оговорился, назвав тебя умным. С послушным человеком!

— Я не человек! — Арес гордо расправил огромные плечи. Даже сидящий, он был много выше говорливого озорника.

— Прости, я забылся. С медным ящиком! Похоже, мы поняли друг друга и договорились. Договорились? — Эрот подошел к Аресу и покровительственно похлопал ладошкой по медному наплечнику. — Не слышу ответа.

— Договорились, — выдавил Арес. — Я и сам ничего не имею против эллинов.

— Рад, что в тебе сохранилось здоровое чувство патриотизма. Скажешь старику, что здесь не триста локтей, как ты намерил, а десять раз по триста. Это его вполне устроит. Десять по триста… — Мальчуган в задумчивости прогудел носом короткий мотивчик. — В самый раз! Теперь, я думаю, ты узнал все, что хотел. Поехали?

— Да, сынок, — заискивающе протянул Арес.

— Э-э-э, папашка, какой я тебе сынок! Неужели моя голова похожа на котелок?

— Дался тебе мой шлем, — проворчал Арес, взбираясь на колесницу.

— А разве я сказал что-нибудь дурное насчет шлема. Хромуша постарался на совесть, а вот твои родители подкачали. Ну ничего, не огорчайся, в этом дурацком мире ум не главное. Зато у тебя много мяса, да и орешь ты, как выразился косоглазый Гомер, словно десять тысяч воинов. Каждому свое, папашка! Поехали!

Арес хлестнул лошадей и они помчались прямо по крутому обрыву. Волшебная сила влекла колесницу вперед, не давая ей рухнуть в пропасть. Из-под копыт вороных коней летели огромные глыбы. Они с грохотом катились вниз, рождая лавину. Темное разноцветье горных пород, мхов и осколков кварца превращало мир в искрометный калейдоскоп, от которого кружилась голова. Арес старался не смотреть на стремительно стелющуюся землю, Эрот спокойно позевывал.

Наконец горная круча перешла в пологий склон, а вскоре колесница неслась по цветущей фессалийской равнине. Приведя в состояние относительного равновесия мечущиеся мысли, Арес стал подумывать о том, как бы рассчитаться с нахальным мальчишкой. В конце концов он решил, что Эрота стоит выпороть, предварительно отняв у него лук, а если не поможет, пожаловаться на него Зевсу. Впрочем, прежде чем ссориться с этим злопамятным пацаном, стоило попытаться разрешить конфликт миром. Покусывая губы, Арес нерешительно повернулся к стоящему по правую руку Эроту и слащаво промямлил:

— Малыш, хочешь я буду угощать тебя сладкими пирожками. А еще ты можешь поиграть моими мечом и щитом…

— Послушай, папашка! — незамедлительно ответил паренек, удостаивая Ареса презрительного взгляда. — То, чем ты сейчас занимаешься, я называю политикой пряника. Знаешь, что такое пряник? Это такая коричневая вкусная штучка со сладкой начинкой. Подобную дешевку можешь испробовать на Гефесте, он доверчив. Это первое. А теперь второе. Обычно после того, как не вышло с пряником, пытаются применить кнут. Знай, медный ящик, если попробуешь мне что-нибудь сделать, я подыщу тебе такую любовницу, что все твои увядшие придатки, которые ты прячешь под защитным поясом, окончательно отсохнут. И последнее. Неужели ты думаешь, что я люблю мамашку из-за сладкого или из-за того, что она добра ко мне? Да я ненавижу сладкое! Подобная мысль могла придти в голову лишь полному импотенту или круглому идиоту! Выбирай, что тебе более по душе. Сладкое… Что может быть слаще женских ножек. Ты видел мамашкины ножки? Да у меня сохнет во рту, когда я вижу эти ножки! — Мальчуган восторженно закатил глаза. Это вышло у него столь выразительно, что Арес непроизвольно сглотнул.

— Приятель, а тебе не рано ли думать об этом?

— Папашка, думать никогда не рано! А вот кое-кому пора уже и делать! — Эрот самым наглым голосом захохотал. — Эй, папашка, — выдавил он сквозь смех, — подрули-ка вон к тому саду. Сдается мне, там недурная вишня. А потом сразу к источнику Аркамеи.

— А туда-то зачем? — вздохнул Арес.

— Там в полдень купаются нимфы. Я тебе скажу, у них такие фигурки! Правь, извозчик!

Арес застонал, словно от зубной боли, и дернул повод, направляя коней к ближайшему саду.

Его мир был наполнен ожиданием. И еще он был напоен ненавистью.

Море глухо плескало об обрывистые кручи Тринакрии. Грозно ревя, оно стеной обрушивалось на берег и рассыпалось мириадами тусклых серых хлопьев, в солнечных лучах превращающихся в яркие мыльные пузыри. Но для него они были вечно серыми, ибо он не видел солнца и его мир был затянут непроницаемой блеклой пеленой, столь густой, что порой он мог осязать ее руками, словно вязкую фланель. Хлопья медленно поднимались вверх и оседали на седых мшистых камнях, делая их спины влажными и скользкими. Порой они садились на его бородатое лицо, и тогда он вытирал щеки огромной шершавой ладонью, чувствуя, как горькая свежесть моря касается обветренных губ.

Кроме моря, здесь властвовал свирепый ветер — сын этого моря. Он был влажен и солен. Днем он приятно холодил опаленную солнцем кожу, ночью завывал, играясь меж каменных выступов пещеры.

Шум и запах моря, свист и пыльные ароматы ветра — все, что осталось ему, отрезанному от мира серой стеной слепоты.

Когда-то все было иначе. Он видел солнце и мир был разноцветным и радостным; мир искрился яркими красками, среди которых преобладали красная, желтая и темно-зеленая, словно придонные водоросли. Еще было очень много серого, точнее того, который он тогда считал серым. Истинно серый цвет он познал лишь сейчас, когда паутинная пелерина отрезала от него солнечный мир. Тот серый был полон радужных оттенков. Бело-оранжевые камни с примесью болотно-мшистого. Выжженная трава на взгорках, если внимательно присмотреться, была все же не серой, а скорей темно-шафранового цвета. Овцы, пятнами разбросанные по зеленым лужайкам, радовали глаз веселой незатейливой пестротой, а их бессмысленные глаза походили на черные битумные точки. Даже непогожее небо и то было в черно-голубую рваную полоску. Серой была лишь полынь, но она пахла солнцем, ветром и горьким морем. Эти запахи расцвечивали степную траву кармином, охрой, лазуритом и матовым жемчугом. Она сохранила свое разноцветье и сейчас.

Рука нащупала крохотный кустик полыни, вырвала его из земли, травяная мякоть сочно чмокнула меж пальцами, тонкий упоительный аромат достиг чутких ноздрей.

Да, жизнь была ослепительно прекрасна, пока не пришел Никто. Он был невысок, но кряжист; сильные узловатые руки свидетельствовали о том, что их хозяин знает не понаслышке, что такое копье и валик весла. Еще глаза. Глаза были странные. Было почти невозможно поймать их взгляд, мечущийся словно загоняемый в сети горностай. Но такое бывает, когда зрачки устают от яркого света.

С ним было несколько спутников. Одежда их была порядком истрепана, а брады нечесаны. Увидев грозного одноглазого великана, пришельцы задрожали от страха, но он успокоил их, представившись хозяином этого мыса и назвав свое имя. Полифем — так нарек его при рождении отец, владыка моря Посейдон. Как и подобает гостеприимному хозяину, он накормил гостей сытным ужином, а лишь затем поинтересовался, кто они есть такие и откуда держат свой путь.