Сильнее других была ненависть — эдакая багровая стена, клубящаяся серыми прожилками. Стена была очень прочной и это немудрено — ведь ненависть — самое сильное чувство у каждого живого существа.

Подозрительность походила на хамелеона. Она была многоцветной — синей, зеленой, розовой, голубой в черную крапинку, коричневой, но чаще серой. Подозрительность зарождалась тоненьким ручейком и постепенно превращалась в бушующий поток.

Уважение походило на золотистую фольгу, которая то тускнела, то начинала блестеть по мере того, как противники оценивали хитроумные маневры друг друга. Голос уважал мага несколько сильнее, из чего критянин сделал вывод, что маг обладает огромным могуществом. Это предположение подтверждал и страх, белесоватый, липкий, время от времени проскальзывавший в мыслях Голоса. Маг же проявил подобное чувство лишь раз, когда понял, что Голос ведет нечистую игру.

— Похоже, ты намереваешься замуровать меня в лабиринте, — задумчиво произнес он.

— С чего ты взял? — поспешно откликнулся Голос, но его мысли были пронизаны изумрудными прожилками коварства и Фрост понял, что Голос блефует.

— Пожалуй, мне пора, — решил маг.

— Постой, я как раз подумываю над твоим предложением относительно переселения в один из парамиров.

— Пора… — Маг неизвестно чему рассмеялся. — Человека я оставляю тебе в подарок.

Установилась невыносимая тишина. Зато где-то вдалеке прогрохотало эхо обвала, толчками пробежавшее по стенам.

— Ушел, — процедил Голос. — Ушел…

Он замолчал и молчал довольно долго. Затем задумчиво процедил:

— Что же мне с тобой делать?

Вопрос был адресован к Фросту. Тот не ответил и задрожал от ужаса.

— Съесть что ли?

— Не надо! — взмолился критянин.

— Надо — не надо, — пробормотал Голос. — Съел бы, да уж больно ты невкусный. — Голос замычал что-то неразборчивое, явно размышляя. — Ну ладно, я не буду тебя есть и даже вознагражу. За страх. Возьми себе что-нибудь из сокровищ и выметайся.

— Но как? Я ничего не вижу!

— А-а-ах! — Голос был недоволен. — Как это хлопотно — быть добрым. Ладно, сейчас я вдохну жизнь в твой энергомодуль.

Шарик, который критянин по-прежнему крепко сжимал в кулаке, замерцал и осветил пещеру.

— Выбирай скорее! — велел Голос. — А не то я вновь погашу его. Не люблю свет.

Фрост поспешно схватил два слитка, один из которых был золотой, а другой — электроновый или серебряный. Шарик тут же погас.

— А что я должен делать теперь? — осведомился критянин. Приключение, похоже, заканчивалось вполне удачно, и Фрост слегка обнаглел. — Как я, по-твоему, найду обратную дорогу?

Голос вновь недовольно заворчал.

— Связался с тобой. Надо было сожрать и все. Ладно, я выведу тебя. Следуй по светящимся линиям.

Под ногами Фроста появились две золотистые черточки, ведущие в темноту.

— Иди по ним! — велел хозяин подземелья. Критянин не сдвинулся с места. Голос рассердился. — Почему ты стоишь?

— Мне страшно, — признался бродяга.

Голос удовлетворенно хмыкнул и принял покровительственный тон.

— Не бойся. Я буду рядом. Здесь полно всяких пакостных созданий, но меня они боятся, потому что я умный. Иди.

Фрост нерешительно шагнул вперед. Ничего дурного не произошло. Тогда он медленно пошел в темноту, стараясь держаться золотистых линий. Голос оставил свое убежище и двигался неподалеку от человека, то обгоняя его, то заходя ему за спину. До Фроста время от времени долетало хриплое дыхание, а пол пещеры сотрясался от тяжелой поступи. Темнота отдавала сыростью, невидимые стены давили на плечи, со всех сторон слышался шорох, от которого у Фроста выступал холодный пот. Однажды впереди послышался шум схватки. Критянин остановился и прижал холодные слитки к бухающему сердцу. Он оставался недвижим несколько мгновений, затем Голос сообщил:

— Мохнатый паук. Та-акой противный! Я завязал ему лапы узлом. Ступай дальше.

Странно, но Фросту показалось, что Голос немного сочувствует ему. Едва он подумал об этом как Голос насмешливо фыркнул:

— Ничуть.

Внезапно золотистые линии оборвались.

— Пришли, — сообщил Голос. — Фу, как я устал. Стой здесь, я отвалю камень. А может быть, мне все-таки съесть тебя?

Бродяга закричал от ужаса, вызвав смех Голоса.

— Ну ладно, не ори. Я пошутил. Я вообще люблю шутить. Сейчас ты увидишь свет. Быстро иди вперед и ни в коем случае не оборачивайся. Это может плохо для тебя кончиться. Закрой глаза.

Фрост поспешно исполнил то, что ему велели.

— А теперь уматывай!

Критянин открыл глаза и тут же зажмурился от невыносимо яркого света. Вытирая слезы, он шагнул вперед и осмотрелся. Перед ним в обрамлении сумрачных стен было ярко-солнечное небо, где-то внизу глухо плескалось море.

Жив! Да еще и богат! Фросту хотелось петь от радости. Сзади послышалось хриплое дыхание. Это хозяин лабиринта приблизился к солнечному кругу и жадно вдыхал соленый воздух. Не в силах сдержать любопытство Фрост начал медленно поворачивать голову.

— Не оглядывайся! — крикнул Голос.

Но было поздно. Критянин обернулся. В следующий миг он закричал от ужаса и рухнул со скалы в беснующееся меж рифами море.

— Я же предупреждал тебя, дурак, не оглядывайся, — прошептал Турикор. Чудовище потерло рукой свою кошмарную физиономию. — Впрочем, он мог бы вести себя поприличнее. Неужели я так плохо выгляжу?

Щурясь от нестерпимо яркого для его глаз света, монстр поспешно завалил вход и с облегчением вздохнул.

— Темнота!

Затем он зашагал вниз — туда, где был его дом, куда не проникало беспощадное солнце.

Где-то далеко плескало принявшее очередную жертву море.

Человеку ведомо множество сказок — забавных и поучительных, загадочных и страшных. Но ни одна из этих сказок не может сравниться с волшебной поэмой Олимпа, феерической и причудливой хроникой жизни и деяний богов, героев и людей. Это поистине прекраснейшая сказка зари человечества.

Зевс, Аполлон, Афродита, Дионис, Афина, Арес, Посейдон и Аид, грозный Кронос и титаны, Гея и хтонические чудовища, Уран и существа, порожденные эфиром, великие герои, средь которых и закованный в львиную шкуру Геракл, и Тесей, и Персей, и те, что сложили головы под стенами семивратных Фив, и под стенами Трои, великие бунтари Сизиф и Беллерофонт, прекрасный Гиацинт и несчастный Актеон, завораживающий своим пением Орфей и жертвенная Алкеста, кентавры, лапифы, коринфяне, фиванцы, афиняне, троянцы, эфиопы, амазонки, мрачный Тартар и Элизиум — можно ли назвать это религией? Или спросим иначе: может ли современный человек воспринимать это как религию?

Вся история Распятого занимает тридцать три года и двадцать одну главу Евангелия от Иоанна. Суть зороастризма или магометанства можно выразить сотней нравоучительных фраз. Иудаизм, очищенный от словесной шелухи каббалы и расплывчатых песнопений Торы вполне уместится в книге Ионы.

То, что создала великая культура античных эллинов, невозможно втиснуть в рамки религии. Это сплав веры, обычаев и архаичной истории. Это причудливая мозаика легенд, явившихся человеку во сне на границе сознания. Это чудесная сказка, самая лучшая из тех, что знал мир. И потому несправедливо бы было наречь ее религией, чья суть есть догматы, довлеющие над человеком. Творение эллинов походит на занимательную поэму с бесчисленным множеством живых, наполненных телесной, чувственной сутью персонажей. Правильней именовать веру эллинов МИФОРЕЛИГИЕЙ, ибо сказочные мифы заменяют здесь религиозные каноны.

МИФОРЕЛИГИЯ совершенно не похожа на монорелигии — иудаизм, христианство, мусульманство. Они есть религии пророков — порождение зараженного манией мессианизма ума, МИФОРЕЛИГИЯ — слепок с человеческой жизни, настолько реалистичный и «заземленный», что порой нетрудно признать в олимпийцах конкретных земных правителей и героев, волею людской памяти вознесенных на божественный пьедестал.