Этот храм был некогда одним из самых величественных в мире. Основанный мудрым царем Соломоном, он был сооружен из тесаного камня и медных колонн, стены и потолки были обшиты кедровыми досками, паркет сделан из драгоценного кипариса. Алтарь, подсвечники и щиты, украшавшие стены, были отлиты из чистого золота.

Но время не пощадило храм. Его разоряли израильтяне и кемтяне, жестоко грабили воины Дамаска и Ассирии. Столетие назад храм был до основания разрушен армией Навуходоносора. Вавилоняне не только превратили храм в кучу развалин, но и украли драгоценную утварь, используемую при богослужении.

Но Вавилон торжествовал недолго. По воле разгневанных богов он был взят армией Куруша. Мудрый царь-арий велел вернуть украденные сокровища и восстановить храм. Двадцать лет ушло на то, чтобы возвести новые стены. Но воссозданный храм был жалкой копией храма древнего, постоянным напоминанием о том бедственном состоянии, в котором находилась Иудея.

По каменной лестнице Иисус прошел в притвор храма. Здесь пахло ладаном, который курился в дешевом медном алтаре. У алтаря стоял жрец Езмон, ради встречи с которым купец прибыл в Иерусалим.

Они достаточно хорошо знали друг друга, поэтому вели разговор без обиняков и без лишних предисловий.

— Великие события назревают, брат мой, — сказал Иисус.

Езмон молча кивнул. Он считал себя мудрым и поэтому всегда ждал, пока собеседник не раскроет свои планы до конца. Иисус не стал томить жреца понапрасну.

— Я располагаю точными сведениями, что грядет великая война, в который парсийский царь сломает себе шею. — Купец посмотрел на своего собеседника, желая понять, какую реакцию вызвали его слова; Езмон бесстрастно кивнул. — Неисчислимые тысячи парсов и их верных слуг полягут в скалистых теснинах Эллады, кровью пропитается земля, плачем наполнятся стены градов. Не пришло ли время скинуть иноземный гнет, тяжелым бременем лежащий на плечах детей Яхве? Не пора ли возродить могущество древнего Израиля, Израиля Саула, Давида и Соломона!

Иисус замолчал, давая понять, что он сказал все, что хотел. С хрустом распрямляя парчовые одежды, жрец встал из-за стола. Взгляд глубоко посаженных глаз пронзил купца.

— Это крамольные речи, купец Иисус, и не знай я тебя столько лет, то мог бы подумать, что говорю с провокатором, посланным врагами Иудеи. Да, я мечтаю о том, чтобы возродить великий Израиль, я мечтаю о том, чтобы поднять из руин и пепла могущество нашего государства, но время для этого еще не пришло. Еврейский народ не единожды поднимался с оружием против иноземных угнетателей и к чему это привело? Был разрушен храм. Был разрушен город. Была истреблена треть народа, а две трети рассеяны по всему свету. Молитвами жрецов, левитов и всех истинно верующих царь Дарий вернул иудеям то, что принадлежало нам по праву. Так неужели мы настолько глупы, чтобы собственными руками сокрушить наше благополучие, пожертвовать им ради каких-то химерических идей?! Над Иудеей ныне не довлеет религиозный гнет, как это было прежде. Парсы весьма благосклонны к нашему вероучению, ибо в вере в Ахурамазду и в Яхве много общего. Что будет, если мы восстанем против Ахурамазды? Тем самым мы восстановим против себя Яхве и поразит нас Господь проказою, сумасшествием, слепотой и оцепенением сердца. И придут новые беды на землю иудейскую. Нет, парсийское владычество не есть то зло, с которым нам следует бороться. По воле Господа я обращаю огненный взор на отступников и отщепенцев, что приняли в лоно семей своих чужеродных жен, что осквернили уста свои восхвалениями чужих божеств, что возносят на алтарях своих нечистые жертвы. Вот против кого следует обратить гнев Господень!

— Ты глуп, жрец, — сказал Иисус. — В тебе нет величия Моисеева.

Сказав это, купец повернулся и вышел. Езмон тихо усмехнулся в бороду. Он был мудр. Он не хотел вражды с парсами, ибо их копья обеспечивали спокойствие в народе и доходы храма. Он не хотел вражды с парсами, ибо в его сундуке звенело парсийское серебро. Езмон любил сытно пообедать и провести ночь с молодой женщиной. А этот безумец гнал его в пустыню, подобно отроку Давиду. Езмон был слишком стар для подобной судьбы. А кроме того, купец был нечестив. Он не обладал истинной верой. Жрец чувствовал это. А значит, следовало очиститься от скверны.

Езмон вышел во двор и отвязал черного с белой звездой во лбу теленка. Повалив его на алтарь, жрец полоснул острым кривым ножом жалобно мычащее животное по горлу. Хлынула темная кровь и глаза погасли. Езмон окропил алтарь кровью, затем быстро освежевал тельца и бросил нечистые внутренности и сало его на жертвенный огонь. По закону тушу следовало сжечь на тисовых поленьях во дворе храма, но зачем лишать себя куска молодой телятины.

— Прими, Господи, жертву за грех, совершенный купцом Иисусом. Прими и прости его гордыню и безумие.

Езмон улыбнулся в бороду, ибо:

— «Священник, совершающий жертву за грех, должен съесть ее…»[19]

Так завещает Тора.

— Раммера?

Купец медленно обернулся.

— Так это все же был ты! Почему ты не ответил на мое приветствие на постоялом дворе в Атарофе?

— Какая тебе разница, Рекко? Впрочем, если хочешь знать об этом, давай отойдем в сторону.

Купец показал взглядом на стоящего рядом Ефрема. Рекко, гость из Сидона, понимающе кивнул головой.

Они скрылись за прибрежными скалами. Прошло совсем немного времени, и появившийся из-за камня иудей окликнул своего слугу.

— Поди сюда. Этому человеку стало плохо.

Ефрем поспешно побежал на зов хозяина, ломая голову, почему незнакомец вновь назвал его Раммера и, главное, почему хозяин на этот раз откликнулся на чужое имя. Или оно не чужое ему?!.

Эта неоконченная мысль была последней мыслью Ефрема. Через мгновение он лежал на остывающем трупе сидонского купца, а из перерезанного горла уходила жизнь.

Раммера-Иисус вытер нож о полу одежды слуги. Бог — свидетель, он не имел зла ни на одного из этих людей. Но он не любил оставлять свидетелей в живых. Бог — свидетель и этому. Вот только какой бог. Его уста восхваляли множество богов, а сердце не верило ни в одного. Он имел множество имен, но те, кто его знали многие тысячи лет, именовали его лишь одним, тем, что он любил более всего, тем, под которым он достиг наивысшего могущества, тем, с которым он однажды погубил мир. То было имя великого номарха легендарного Кемта Келастиса, и он любил его даже более, чем имя, данное при рождении — Кеельсее.

Он стоял на борту триеры и глядел на свинцовые предгрозовые волны. Корабль держал путь в Тир. Оттуда он поплывет дальше — на Крит, однако об этом купец еще не знал.