— Открывай! Мы все равно достанем тебя, жирный ублюдок!

Ксеркс узнал этот мерзкий, выкрикивающий угрозы, голос.

— Мегабиз! — выдохнул он, с трудом поднимаясь на ноги.

— Все верно, ваше величество.

Воин подкатил к двери огромный камень, неведомо откуда взявшийся в башне, и, поднатужившись, прислонил его к трещащим под ударами доскам.

— Теперь ее можно выбить только тараном.

Сказав это, спаситель повернул голову. Перед Ксерксом стоял Дитрав.

— Как, это ты?

Начальник первой тысячи усмехнулся.

— Кто, как не я должен оберегать великого царя от подобных злодейских покушений!

Ксеркс придержал рукой дергающуюся щеку и с некоторым смущением признался.

— А я всегда не доверял тебе.

— Напрасно. Предали все: Артаксеркс, Гидарн, Мегабиз, Артафрен, Кобос и даже Гистасп, но Дитрав остается верен до смерти.

С тревогой прислушиваясь к все усиливающимся ударам в дверь, Ксеркс забормотал:

— Я так обязан тебе. Если нам удастся спастись, ты станешь хазарапатом и самым богатым человеком в Парсе. Я дарую тебе привилегию сидеть в присутствии царя. Я…

— Спасемся! — бесцеремонно перебил Ксеркса начальник первой тысячи. Затем он странно взглянул на Ксеркса и прибавил:

— Это верно как пять моих пальцев!

Бессмертный резко разжал кулак правой рукой и поднес ее к лицу Ксеркса. Царь медленно повел глазами.

— Раз, два, три… пять… Пять? — пробормотал он. — Но ты не Дитрав!

— Точно.

— Тогда кто ты?

Взгляд Ксеркса упал на палку, которую спаситель держал в другой руке. В масляных глазах царя мелькнул страх.

— Я узнал тебя. Ты Артабан!

Пять стальных пальцев разом вонзились в заплывшее жиром горло. Лицо царя налилось кровью. Он суматошно замахал руками, пытаясь ударить убийцу по лицу.

— Тебе не обязательно называть вслух мое имя! — процедил спаситель и с силой ударил Ксеркса головой о каменную стену. Отпустив неподвижное, тело, он преломил посох и извлек тонкий, бурый от свернувшейся крови клинок. Острая сталь коснулась горла царя, но затем вдруг вернулась в свое деревянное укрытие.

— Я так много хотел сказать тебе перед тем, как отрезать твою глупую голову! — задумчиво прошептал спаситель. — И вдруг, когда ты оказался в моих руках, я понял, что не надо никаких слов. Просто твое время вышло. Так же, как и мое. Так пусть тебе свернут шею твои собственные слуги. Я не желаю больше участвовать в этом фарсе!

Бросив быстрый взгляд в сторону двери, которая в этот миг раскололась пополам, Дитрав подбежал к узкому окну и легко, словно до земли и не было двадцати футов, спрыгнул вниз.

Через несколько мгновений заговорщики вышибли дверь и ворвались в башню. Обнаружив на полу неподвижного Ксеркса, они немедленно вонзили в него мечи. Пол и темные одежды обагрились царской кровью. Затем труп выволокли во двор и бросили рядом с изуродованными до неузнаваемости телами Гаубарувы и царевича Дария. Гидарн, размахивая мечом, завопил:

— Царь умер!

И тут же, роняя с рук кровавые брызги, рухнул на колени перед бледным от волнения Артаксерксом.

— Да здравствует новый владыка Парсы!

Так пришла иная эпоха. Эпоха Эфиальта и Перикла, Сократа и Эсхида. Это была эпоха и Артаксеркса.

А вдалеке отсюда шел по скошенному полю человек. Странный человек, словно сотканный из противоречий. У него были глубокие глаза мудреца, а тяжелые руки таили силу великого воина. Шаги его были легки и неслышны, но человек почему-то опирался на посох.

Он шел к морю, где ждал корабль, который должен был увезти человека в новую жизнь.

И никто в этом мире не знал, что на закате солнца человек покончил с жизнью прежней.

Он умер. Умер, чтобы возродиться вновь.

ЕГО время вышло. Настало время ЕГО ДРУГОГО.

Многие умирают слишком поздно, а иные слишком рано. Еще странно звучит правило: «Умри вовремя!»

УМРИ ВОВРЕМЯ: ТАК УЧИТ ЗАРАТУСТРА[252].

Странник шел к морю…

И пришел час расплаты…

Сарды, Вавилон и Сузы встречали македонского полководца как триумфатора, пышно и восторженно. Парса принимала его как захватчика — безмолвием, запыленными тоскливыми улицами, редкими, прячущими взгляд жителями.

Армия Запада, одержавшая великие победы при Гранике[253], Иссе[254], Гавгамелах[255] блестящим потоком втягивалась в уродливо-бесконечные джунгли Парсы. Медленно печатали шаг педзэтайры[256], чьи сандалии впитали пыль Фригии и Лидии, Карии и Памфилии, Каппадокии и Киликии, Сирии и Кемта, Вавилонии и Армении, Мидии и вот теперь Персиды. Двадцать тысяч призванных к оружию крестьян, они по мановению руки македонского гения образовывали двадцатишестирядную фалангу, ощетиненную частоколом сарисс[257], и не было в мире войска, способного прорвать эту бронзовую стену. Рядом шагали гипасписты[258], чьи щиты серебряно блестели на солнце, легконогие агриане[259] и пеоны[260], эллинские наемники-гоплиты. Скакали на добрых конях отважные фессалийцы и могучие, закованные в тяжелые доспехи гетайры[261], стремительным натиском вырывавшие победу в сражениях.

Сам Александр, живой бог, царь Македонии и Азии, ехал во главе царской агемы[262] гетайров, среди друзей, неустрашимых в битвах и неуемно-разгульных на пирах. Птолемей, Филота, Клит, Кратер, Евмен, Пердикка — «старая гвардия» Александра, витязи, которые в свои неполные тридцать лет уже имели по тридцать шрамов, полученных в битвах. Одни из них вознесутся высоко и обретут собственные царства, другие погибнут в стычках или обвиненные в измене, любимец царя Гефестион умрет от лихорадки. Но все это будет потом, а сейчас они живы, бодры и счастливы, что достигли наконец цели, к которой стремились долгие четыре года.

Александр входил в Парсу победителем, но столица восточной империи отказывалась признать его таковым. И потому царь был мрачен, а славящееся белизной кожи лицо белело от гнева. Нет, не такого приема ждал он от этого города. Восторженные крики толпы, коленопреклоненные вельможи, столы для угощения воинов, расставленные прямо на улицах и площадях. Так было прежде и все это стало уже привычным. Так встречают победителя, так встречают нового владыку. Парса же облачилась в безмолвный плащ траура. Большая часть жителей скрывалась за стенами домов, лишь немногие стояли вдоль улиц, хмуро взирая на усталых, обожженных солнцем воинов. Ни единого приветливого жеста, ни единого цветка, брошенного на мостовую. И жуткая, неестественная тишина, разрываемая лишь лязгом металла, цоканьем копыт и размеренным топотом тысяч ног.

Был полдень, но на Александра дохнуло холодом. Царь поплотнее запахнул плащ и дернул поводья, заставляя верного Букефала ускорить шаг. Конь, обеспокоенный мрачной тишиной, всхрапнув, перешел на галоп. Телохранители также подстегнули своих скакунов и устремились вслед за полководцем.

Двигаясь по широкой, вымощенной ровными брусками, улице всадники достигли платформы, на которой возвышался царский дворец.

За те полтора столетия, что минули со времен Фермопил и Саламина, резиденция парсийских владык претерпела значительные изменения. Каждый царь достраивал и реконструировал дворец, внося в него что-то новое, сообразно собственному вкусу. Свой прежний облик полностью сохранила лишь ападана, слишком грандиозная для того, чтобы быть перестроенной. Большинство старых строений, примыкавшим к тачарам, построенным Дарием и Ксерксом, были снесены, а на их месте возникли новые хоромы, порой совершенно несхожие по стилю с основным комплексом.