Вор слегка оправился, ровно настолько, чтобы оценить положение, в каком он очутился. Положение было не из приятных. Эллин раскусил его и теперь был волен делать со шпионом, что угодно. В такой ситуации следовало быть предельно откровенным. Лишь это давало крохотный шанс, что Отшема не вздернут на первом пригодном для этой цели дереве, а отправят в рудники или мастерские, откуда можно будет сбежать. Поэтому Отшем поторопился с ответом.

— Вовсе нет. Он дороден, невелик ростом и имеет полное лицо. Это сиятельный Артабан, ближайший советник царя Ксеркса.

— Вот как… — задумчиво протянул спартиат. Какое-то время он размышлял, а затем спросил:

— Какого цвета у него глаза?

Пришел черед задуматься Отшему.

— Глаза? Кажется, голубые. Да-да, голубые!

— Мидянин с голубыми глазами. Не странно ли?

— Да, — согласился лазутчик, не вполне понимая, куда клонит спартиат.

— Я знавал этого человека в другом облике. Что он велел тебе разузнать?

— Мне приказано рассмотреть ваш лагерь, — нерешительно начал Отшем, с опаской поглядывая на огромный, странного вида, меч, лежавший в изголовье нехитрого ложа спартиата.

— Еще?

— Сколько вас? Что собираетесь делать?

— Что еще?

— Больше всего сиятельный Артабан интересовался тобою.

— Так и должно было быть. — Царь вновь задумался. Он непроизвольно сжал кулаки, столь огромные, что Отшему захотелось очутиться подальше от этого места. Тот поспешно растянул губы в заискивающей улыбке. Леонид посмотрел на него и рассмеялся. — Значит так, сообщишь своему сиятельному Артабану, что разговаривал со мной, что я раскусил тебя и велел держать под стражей. Ночью ты перерезал охраннику горло и бежал.

Лазутчик старательно скрыл изумление и поинтересовался:

— Зачем все это нужно спартанскому царю?

— Сейчас объясню. Но прежде ты должен запомнить то, что расскажешь Артабану. Эллинов в ущелье немного, но к ним каждый день подходят подкрепления. Ты слышал, как один из эллинов случайно обмолвился другому, что вот-вот должны подойти основные силы спартиатов и афинян. Да, не вздумай проговориться, что я расспрашивал тебя о нем! После этого ты пойдешь к царю и сообщишь ему, что Артабан на самом деле не тот, за кого он себя выдает, а изменивший облик маг Заратустра.

Вор выпучил глаза.

— Разве маги умеют менять облик?

— Этот умеет. Я думаю, царь щедро наградит тебя.

Отшем задумался.

— А если я признаюсь Артабану, как все было на самом деле?

— Что ж, можешь попробовать, но я не советую тебе делать это по двум причинам. Первая — через три дня я пошлю к мидянам человека, который расскажет о тебе всю правду. Но это не страшно для тебя, ведь ты признаешься Артабану намного раньше. Я прав?

Карандинец уклонился от прямого ответа.

— Допустим.

— Тогда второе. Я хорошо знаю человека, который называет себя Артабаном. Он ни за что не оставит живым того, кто так много знает? Ты все понял?

— Да, — выдавил незадачливый лазутчик.

— А теперь ступай вон. Я прикажу воинам проводить тебя через посты.

Низко кланяясь, Отшем выскользнул из палатки. Вскоре он шагал по пестрым квадратикам полей к парсийскому лагерю.

Парсы не начинали битвы четыре дня. Четыре дня воины выходили из лагеря, надеясь, что дерзкие эллины образумились и освободили проход. И каждый раз дозорные доносили, что ущелье по-прежнему перегораживает стена эллинских щитов. Артабан трижды посылал к вражескому предводителю послов и те неизменно возвращались назад с дерзкими ответами.

В первый раз спартанскому царю было предложено перейти на сторону Ксеркса, за что повелитель Парсы обещал сделать эллина правителем Эллады. Леонид ответил, что предпочитает умереть за Элладу, чем властвовать над нею.

На второй день посланец передал эллинам требование царя сдать оружие. Ответ был лаконичен — приди и возьми.

Назавтра перед ущельем выстроились бессмертные, парсы, мидяне и киссии. Их было так много, что вся равнина оказалась заполненной блестящим металлом оружия и доспехов.

Несколько вельмож в сопровождении самых могучих воинов приблизились к Деметриным воротам и обратились к стоявшему перед шеренгой воинов царю Спарты:

— Вы ничтожная кучка, дерзко вставшая против великого войска! Вы не можете рассчитывать на победу!

— Чтобы умереть, хватит и этих! — бросил Леонид.

Воины вернулись в лагерь. На рассвете четвертого дня попытал счастья Артабан, пришедший к ущелью один, без всякой стражи. Царь вышел ему навстречу также один. О чем они говорили осталось неизвестным, но вельможа возвратился взбешенный. Тем же вечером он говорил Таллии:

— Все. Больше нельзя ждать ни дня. Что-то происходит. Я чувствую это. Мне кажется, инициатива ускользает из наших рук. Армия теряет боевой дух, флот зализывает раны, нанесенные бурей, даже не пытаясь проскользнуть мимо эллинских кораблей, чтобы ударить в спину этим безумцам.

— Я давно говорила тебе, что пора начать штурм. Ведь, если верить лазутчику, к эллинам все время подходят подкрепления.

— Ты очень точно сказала: если верить! — Артабан хмыкнул. — Вор или был обманут или лжет, руководствуясь какими-то своими соображениями. Воину неоткуда ждать подкреплений. Это он пытается выманить нас на битву.

— Зачем ему это нужно?

Хазарапат искоса взглянул на девушку. В его взгляде было подозрение.

— Пока не знаю. Возможно, он ищет смерти. Возможно у него есть какой-то план. Но как бы то ни было, нам придется завтра атаковать ущелье. — Хазарапат вздохнул и сокрушенно покачал головой. — Эх, сражайся бы мы на равнине, где достаточно места, и им не продержаться и часа. Но они заняли такую позицию, где численный перевес не решает абсолютно ничего. В этом ущелье не смогут развернуться и три сотни воинов. Воин умен, ох как умен!

— А что он сказал тебе сегодня?

— Послал. Так далеко, где я еще никогда не бывал.

Таллия захохотала. Звонко и заразительно. Артабан, улыбнувшись, поцеловал ее в чуть припухлые губы.

— Завтра мы их сомнет. Завтра…

И наступило завтра.

То, что происходило эти два дня, можно назвать одним кратким словом — резня. Это было взаимное избиение, где мидяне[220] падали на землю в сто раз чаще, чем эллины, и в конце концов покрыли ее ковром мертвых тел. Это трудно назвать битвой, ибо история не знала битв, когда груды трупов возвышались над головами еще сражающихся, когда было безысходство, но не было пути к отступлению. Это была резня.

Пройдут века, и человечество познает ужасные войны. Оно услышит рев пушек и, зажмурив глаза, будет следить за тенью ядерного облака. Ряды бойцов будут выкашивать сначала ядра, потом шрапнель, потом пулеметы. Громадные крупповские «доры» сотрут в порошок колонны, беспечно шагающие на марше. В небо взовьются самолеты, наполняя землю грохотом разрывов и огненными всплесками напалма. Но нет, не было и никогда не будет ничего страшнее рукопашного боя, резни, когда меч в меч, штык в штык, глаза в глаза. Когда нет надежды на бога и зенитную артиллерию, а приходится верить лишь в собственную силу и крепость стали. И некуда деться — ведь в грудь смотрят копья врагов, а сзади теснят друзья. И ты меж двух стен — сверкающих и беспощадных. Эти стены катятся на тебя и разрывают в своих звонких объятиях. И нет спасения.

Именно так чувствовали себя мидяне, падая лицом в каменистую землю.

Но начнем все по порядку — и наступило завтра.

Сквозь миндалевидные щели личины Леонид наблюдал за приближающимися мидянами. Их было никак не менее десяти тысяч, настроены они были весьма воинственно. Размахивая копьями и мечами варвары плотными шеренгами втягивались в узкую горловину ущелья. Поначалу они шли более или менее свободно, держась на достаточном расстоянии от моря и отвесных склонов Каллидрома, но по мере продвижения вперед постепенно сбивались в тесную кучу. Тех, что двигались крайними справа, притиснули к скалам, шедших слева оттеснили в море и теперь они с огромным трудом вытаскивали ноги из липкой грязи.