Пяти тысячам бессмертных, сыновьям вельмож, храбрейшим воинам предстояло решить исход этой битвы. Они не стали стрелять из луков подобно своим предшественникам, а сразу бросились на штурм. Закрываясь щитами с вычеканенными на них изображениями солнца, бессмертные лезли на стену, покрыв наваленную пред ней гору трупов золотистой чешуей своих доспехов. О, это были на совесть сделанные доспехи! Один Митра знает, сколько времени потребовалось сирийским мастерам, чтобы устлать грубое полотно хитонов тысячами медных и бронзовых пластинок, накладывая их для прочности по принципу рыбьей чешуи. Эта металлическая броня зарождалась на плечах и сбегала до самых бедер. Она прикрывала шею, бока, предплечья. На груди она была особенно прочной — здесь поверх чешуек были прикреплены три вогнутых бронзовых пластины, выдерживающие удар копья. Столь же надежно была защищена и голова. Бессмертные были единственными среди варваров, имевшими металлические шлемы. Выкованные из бронзы, а порой и железа, покрытые серебром, они отражали удар ксифоса или акинака. Лишь более тяжелая махайра или сагариса могли пробить блестящий конус.

В лице бессмертных эллины впервые за эти два дня встретили достойных противников. Не уступавшие гоплитам ни в вооружении, ни в умении сражаться — напомним, в отличие от большинства эллинов, лишь во время войны бравшихся за оружие, исключение здесь составляли, пожалуй, лишь спартиаты, бессмертные были профессиональными воинами — парсийские гвардейцы были полны сил и азарта. Еще бы! Сам царь в окружении свиты находился у входа в ущелье и наблюдал за тем, как сражаются его любимцы. Поражая эллинов ударами копий в ноги, бессмертные взошли на стену. Завязалась отчаянная схватка и был миг, когда варвары начали одерживать верх. Увидев это, Леонид бросил на помощь дрогнувшим платейцам остававшийся в резерве лох[225] спартиатов. Лакедемоняне налетели на врагов словно разъяренные коршуны. Отбросив копья, которые лишь мешали в подобной давке, они поражали варваров мечами, вонзая их в шеи и сочленения нагрудных пластин. Немалую помощь оказывали стоящие за стеной пельтасты, ударами дротиков сбрасывавшие парсов вниз. Истекая кровью, медночешуйчатая змея попятилась прочь от стены.

Ксеркс был вне себя от ярости. Он еще мог понять, когда бежали мидийцы или киссии, но чтоб отступали лучшие воины на свете — бессмертные! Подозвав к себе Гидарна и Мардония, царь повелел им возглавить новый штурм. Вельможи поклонились и в сопровождении полусотни отборных воинов устремились вперед. Сотники гнали робких в атаку бичами. Второй натиск был куда более страшен. Если бы эллины накануне вечером не позаботились о том, чтобы укрепить стену, варвары наверняка б опрокинули их. Но стена и доблесть выручили и в этот раз. Спартиаты, аркадяне и фиванцы сообща отразили бессмертных. Часть варваров во главе с Мардонием, теснимая лакедемонянами, начала отходить вдоль горной кручи и попала прямо в горячие источники. Под дружный оскорбительный смех эллинов обожженные и перемазанные грязью бессмертные поспешно ретировались к Деметриным воротам.

Лицо Ксеркса налилось дурной кровью. Он подозвал к себе Дитрава и повелел ему повести в атаку царскую сотню. Первым побуждением сотника было возразить царю, но тот не пожелал даже слушать. Ксеркс топнул тогою и указал перстом на стену, на которой по-прежнему стояла шеренга краснобронных гоплитов. При этом сотнику почудилось, что в глазах великого царя промелькнула тень ухмылки. Дитрав вопросительно взглянул на Артабана, тот кивнул и сотник, изобразив угодливую улыбку, отправился исполнять повеление. Как только он отвернулся от Ксеркса, губы его сжались в тонкую злобную линию.

Однако обагрить меч эллинской кровью Дитраву в этот день так и не пришлось. Едва его воины устремились к стене, как вдруг сверху начали падать камни и копья. Это воины Гилиппа и Демофила принялись истреблять толпящихся внизу врагов. Среди варваров началась паника. Узрев гоплитов, неторопливо спускающихся по склону, бессмертные вообразили, что коварные эллины решили запереть их в теснине и дружно бросились к Деметриным воротам. Дитраву и его воинам пришлось образовать заслон, чтобы дать царю возможность покинуть ущелье. Телохранители стали стеной, беспощадно избивая напирающих на них бессмертных, и держались до тех пор, пока евнухи не усадили Ксеркса на коня и не увезли его прочь. Убедившись, что царь в безопасности, воины Дитрава расступились, выпуская бегущих на равнину.

От былого великолепия сверкающей змеи не осталось и следа. Надменные гвардейцы удирали со всех ног, сшибая замешкавшихся на землю. Падавшие сверху камни и копья вносили еще большую сумятицу. Это был позор. Позор куда больший, чем тот, что постиг мидийцев или киссиев. Те бежали, опрокинутые могучим ударом врага. Бессмертных же гнал страх, раздирающий уши диким хохотом и визгом. Эллины даже не преследовали их, ибо знали: бежавшему из страха не быть хорошим воином.

Бессмертные бежали. Бежали первый раз в жизни. Последними, подобрав раненых и изувеченных в давке, ушли воины Дитрава.

Леонид, стоя на стене, смотрел им вслед. Эллины прожили прекрасный день. Но не великий. Великим должно было стать завтра.

Эта глава о судьбах многих героев нашей книги. Некоторым из них суждено вскоре погибнуть, другие умрут позже, а кое с кем нам еще предстоит встретиться много лет и даже веков спустя. Эта глава о судьбах…

Он шел без отдыха двое суток. Шел днем и ночью, когда открыто, когда украдкой по зарослям и лощинам, лишь изредка падая на землю и прислушиваясь, как пульсирует кровь в избитых ногах. Его дом был далеко на востоке, но он зачем-то брел на запад. Словно какая-то неведомая сила толкала его вдоль берега моря вслед за уходящим солнцем. Его звали Дагут и он был из рода киммерийцев.

Он шел, наслаждаясь свободой. Ведь последние сто дней Дагут провел гребцом на сидонской триере. А до этого он был вольным разбойником, одним из тех отчаянных головорезов, которые нагоняли ужас даже на тайную полицию хазарапата. Это именно он, Дагут, задумал тот самый лихой налет на царский дворец, что едва не стоил ему жизни. Увлекшись боем, разбойник не заметил, как железная сагариса дворцового евнуха опустилась сзади на его голову. Шлем уберег от гибели, но не от рабства. Очнулся Дагут в темнице. На темени была огромная болезненная шишка, на руках звенели кандалы. Тюремщики здорово поиздевались над пленником те три дня, которые он провел во дворцовой тюрьме. На четвертый разбойника должны были казнить, но хазарапат внезапно приказал помиловать его и отправить гребцом на триеру. В преддверие войны Парсе нужны были сильные рабы.

Сто дней. Сто нескончаемых дней прошли в одном и том же движении. Сначала следовало вытянуть вперед сжимавшие рукоять весла руки, чуть приподнять валик вверх, затем резко потянуть его к себе и одновременно откинуться назад, давая лопасти весла толчок. Раз-два-три-четыре. И так бессчетное множество раз в день. Трижды им позволяли разогнуть спину и давали еду — жидкую похлебку, кусок ячменного с отрубями и грязью хлеба и чашу разбавленного вина. Иногда перепадало немного черемши и вареных конских костей. Ночью совершенно обессиленные гребцы ложились на скамью и забывались тяжелым сном, вдыхая запах нечистот, справляемых прямо под себя.

Вставало солнце. Рабы узнавали об этом по свисту плети, ведь ни единого веселого лучика не проникло на нижнюю палубу, где сидели Дагут и еще восемьдесят его товарищей по несчастью. И вновь начинался нескончаемый день. Вновь хрустела спина, вновь лопались от перенапряжения сухожилия, лопатки обжигал сплетенный из бычьих жил бич надсмотрщика, а в желудке стоял ком дурно приготовленной пищи. Постепенно сгнила одежда. Остались жалкие лохмотья, прикрывающие лишь чресла. От гребцов ужасно воняло. В нечесаных спутанных волосах копошились мириады насекомых. «Работать, свиньи!» — раздирались надсмотрщики. Свистела дудка келевста. Мерно покачиваясь гребцы спускали весла в воду, толкая корабль на запад.