Итого набиралось чуть более пяти тысяч — силы, недостаточные, чтобы дать мидянам даже небольшое сражение, но для обороны ущелья этого должно было хватить с избытком. Однако лишние воины никогда не помешают. Поэтому Леонид отправил гонцов к локрам и фокидцам. Те после некоторых раздумий прислали по тысяче воинов.

Теперь следовало подумать о том, как бы усилить оборону. Узкие Деметрины ворота представляли почти непреодолимую преграду. Почти. В мире не существует абсолютно неприступных крепостей. Леонид как опытный воин прекрасно понимал это. Потому он приказал возвести еще одно укрепление посреди коридора, точно между двумя воротами, точнее — восстановить его. Некогда через Фермопилы шли орды фессалийцев, желавших покорить Фокиду. Чтобы остановить их, фокидцы соорудили каменную стену, а заодно перерыли пологий склон ущелья рвами, направив в них воду из сернистых источников. Эта нехитрая уловка помогла им остановить завоевателей и отстоять свою независимость, она должна была сработать и сейчас. Восстановлением стены занялись фокидцы и локры, прочие подносили камни, которые добывали фиванцы. Спартиаты и аркадяне с затаенным злорадством наблюдали за тем, как потомки Кадма долбят кирками известняковые скалы, пачкая и издирая в клочья свои богатые одежды.

Стена еще не была завершена, когда пришло известие о приближении полчищ Ксеркса. Обогнув Малийский залив мидийская армия вторглась в Малиду и медленно, словно огромная сытая змея начала приближаться к крохотному арьергарду еще не созданной эллинской армии. Ее размеренный, неотвратимый, словно морской прилив, ход вселял в сердца малодушных робость. Тегейцы и мантинейцы попытались вновь заговорить о том, что стоит отступить к Истму.

— Уходите, — сказал им Леонид.

Аркадяне остались. Из опасения прослыть трусами. Остались и фиванцы, понимавшие, что спартиаты скорее перебьют их, нежели позволят покинуть войско и вернуться в Беотию. Фермопилы было решено защищать.

— Безумцы! — сказал Ксеркс, узнав, что на пути его армии встал небольшой отряд эллинов…

— Безумцы! — повторил владыка Парсы и захохотал. В тот день он был беспричинно весел. — Раздавить их!

Мудрый Артабан был как всегда рядом.

— Великий царь, — произнес вельможа, низко кланяясь, — не следует предпринимать поспешных решений. Даже мудрейший и величайший, если он забывает смотреть себе под ноги, оступается и падает в ямы. Воины устали, им нужен отдых. Что скажут, если вдруг великая армия не сможет разгромить крохотный, но полный сил отряд эллинов? А пока воины будут возлежать на коврах и поглощать сочное мясо, мы пошлем к эллинам соглядатая, который разведает сколько их, и что они замышляют.

— Ну ладно, будь по-твоему, — буркнул царь, косясь на стоящего рядом Дитрава. Рука первого сотника выразительно поглаживала золоченый эфес меча. Ты дал мудрый совет, Артабан. Пусть воины располагаются на отдых, а твой человек сходит и посмотрит, что делают эти безумные эллины. Я повелеваю так!

В этот миг Ксеркс отвлекся на вкусные запахи, долетевшие с медных жаровен царской кухни, и Артабан, низко поклонившись, оставил своего повелителя. Он прошел к себе и велел позвать человека, как нельзя лучше подходящего для подобного рода поручений.

Вскоре тот явился в наскоро разбитый шатер хазарапата. Встав у входа, чтобы не запачкать дорогого ворсистого ковра, — не из опасения рассердить Артабана, а просто понимая толк в добротных вещах, — гость поклонился, сложив на груди руки. Поклон был недостаточно почтителен, не в землю, а всего в пояс, но Артабан не стал придавать значения подобным мелочам. К тому же он знал, что имеет дело с царем, правда — с царем воров.

— Как поживаешь, Отшем? — поинтересовался хазарапат.

— Благодарю, нормально.

Еще бы не нормально! За то время, что карандинский вор следовал с парсийским войском, он срезал не одну сотню кошелей, снял бессчетное количество цепей, колец и браслетов. Теперь он был богаче самого богатого вельможи. Артабан прекрасно знал о проделках вора, но закрывал на это глаза. Парсийские вельможи были достаточно богаты, а кроме того, этот поход возместит им все убытки. Отшем же был слишком полезным человеком, чтобы сердиться на него из-за подобных пустяков. Артабан поручал умелому вору самые щекотливые дела, вроде того, что предстояло выполнить сейчас.

— У меня есть для тебя поручение.

— Я слушаю, сиятельный.

— Проберешься в ущелье и разведаешь силы эллинов. Посмотришь, каково их настроение. Понял?

— Как не понять, сиятельный!

Вельможа уловил в голосе вора издевку и грозно посмотрел на него.

— И еще вот что. Как хочешь, но выведай, есть ли среди эллинов один человек. Его нетрудно узнать. Он очень высок, мощного телосложения, лицом похож на… — Артабан замялся. — на киммерийца! Тебе приходилось видеть киммерийцев?

Отшем кивнул.

— Да, сиятельный. Я случайно оказался во дворце в тот день, когда эти проклятые кочевники напали на него.

— Ах да, конечно… Совершенно случайно! — Артабан усмехнулся. — Еще у него светлые волосы и голубые глаза.

— Я что, должен заглядывать каждому встречному в лицо?

— Если потребуется, то да! — отрезал вельможа и, смягчая тон, добавил:

— Этот человек интересует меня более всего.

— Понял. Какова будет моя награда?

— Можешь беспрепятственно продолжать свою бурную деятельность.

— О чем говорит сиятельный? — прикинулся непонимающим Отшем.

— Ладно, не строй из себя дурака! Кошели вельмож в твоем полном распоряжении.

— Это поистине царская плата! — оскалив зубы, заметил Отшем.

Артабан кивком головы приказал соглядатаю убираться. Отшем поклонился и выскользнул из шатра. Его шаги мгновенно растворились в гаме лагеря.

Вельможа несколько мгновений задумчиво изучал шелковый полог, за каким исчез вор, затем он прошел за занавес, отгораживавшую один из углов шатра. Здесь на шелковых подушках возлежала Таллия.

— Что ты думаешь об этом человеке? — спросил хазарапат.

— Он предаст тебя, — с улыбкой ответила девушка.

Отшем был человеком дела, а, если выразиться точнее, — человеком, никогда не откидывающим дело на потом. Из шатра Артабана он двинулся прямо к виднеющейся на востоке горе, стоически выдержав искушение жарящегося на кострах мяса. Этот запах преследовал его все то время, пока вор шел по лагерю; не отстал он и тогда, когда Отшем вышел за сторожевые посты.

Идти было немало, примерно стадий пятьдесят. Отшем развлекал себя тем, что насвистывал гнусавую мелодию и сшибал ногами перезревшие пшеничные и ячменные колоски. Он никогда не выращивал хлеб, но мог поклясться, что урожай в этом году был отменным. Миновав множество участков, квадратиками рассекавших долину, Отшем дошел до небольшой речушки, обмелевшей настолько, что вода едва покрыла голени лазутчика. На берегу было небольшое селение, жители которого при приближении мидийского войска в страхе разбежались. Вор мимоходом пошарил в нескольких домах. Лучшим его трофеем оказались пшеничная лепешка и несколько горстей винограда. Лепешка была сухой, а виноград слишком кислым, но Отшем съел и то, и другое с удовольствием. Так, наслаждаясь нехитрой трапезой, он дошел еще до одного ручья, также неглубокого, но более чистого. Этот ручей вытекал из горы и устремлялся на равнину — туда, откуда держал путь Отшем. Вор сладостно напился, потом подумал и плюнул в воду, присовокупив к своему кощунству проклятье в адрес вельмож, следящих за своими кошелями. Не удовольствовавшись этим, Отшем помочился в воду[217] и лишь затем двинулся дальше.

Равнина, по которой он шел, сужалась все более и более, пока, наконец, горы не приблизились к морю вплотную. Здесь дорога начинала петлять, повторяя причудливые очертания прибрежной линии. Отшем петлял вместе с нею.

Воины появились пред ним столь неожиданно, что вор не сумел скрыть испуга и отскочил на несколько шагов назад; но не побежал, быстро сообразив, что в этом случае его наверняка примут за лазутчика и уж тогда пощады не жди. Воинов было примерно десятка два. Часть из них была вооружена копьями, мечами и овальными щитами, на выпуклой поверхности которых был изображен улыбающийся лев, часть — луками и дротиками. У Отшема были быстрые ноги, а эллины слыли плохими стрелками. Однако для того, чтобы попасть стрелой в человека, стоящего в двадцати шагах, не требовалось быть Анаксагором[218]. Отшем оскалил зубы, словно собака, выказывающая дружелюбие. Будь у него хвост, он повилял бы им.