Мишель верил, что им удастся выйти на след. Он ведь даже установил слежку за теми колдунами, у которых, по его мнению и по мнению Князя, может хватить сил на такие сложные ритуалы. Увы, все подозреваемые занимались своими обычными делами, никто не вел себя странно.

В аэропортах ничего отыскать не удалось. Опять.

Ночь подходила к концу, пора было командовать отмену операции — Стражам нужно время, чтобы добраться до своих убежищ.

Колдун наверняка что-то заподозрил — заметил кого-то из Стражей в аэропорту или слежку и решил отменить ритуал. Вполне вероятно, что он запросто мог отложить его еще на месяц, до следующего лунного цикла. Или на два месяца, или на сто… Проклятье!

Пустить ситуацию на самотек нельзя. Для Князя Московского позором будет проявить бездействие, когда один из его подданных — преступник.

Мишель успел распустить всех по домам и сам уже ехал к дому Софи, когда с ним связался один из его людей, следящий за сводками МЧС:

— В час сорок две минуты ночи на пульт поступило сообщение о крушении частного самолета. Разбилась какая-то Cessna, предположительно — с десятью-двенадцатью пассажирами на борту. Плюс два члена экипажа…

— Что значит — предположительно?! — рявкнул Михаил. — Там что, в самолет всех без разбору пускают, как в трамвай?

— Не надо на меня орать… Там вообще ерунда какая-то. Все служащие какие-то заторможенные, будто с бодуна, кто и как этой «Цессне» дал разрешение на вылет, никто не знает, мямлят что-то…

Мишель отбросил мобильник и стиснул руль так, что пластмасса треснула под пальцами. Вот дьявол, почему они не подумали о частных самолетах?! Ведь это и логичнее, и проще, чем управиться с огромным лайнером!

— Из какого аэропорта они летели? — спросил Мишель уже спокойнее, вновь поднося трубку к уху.

Несколько секунд в телефоне было тихо, потом он услышал:

— Аэропорт «Остафьево». Это за Южным Бутово, в районе Подольска. Самолет упал вскоре после взлета, когда делал «квадрат» над Москвой.

Частный самолет, крошечный аэропорт с одной взлетной полосой, о котором никто и не вспомнил. Колдун снова обвел всех вокруг пальца; пока они бестолково бегали по городу, он собрал силу стихий, и теперь остается только дождаться, когда он ее использует.

Гензель прочел достаточно книг по демонологии и не питал особых иллюзий. Если не получится — он погибнет. Второй попытки ему не дадут. А если он погибнет, то демон, вызванный из Ада, останется на свободе, и горе тем людям, которые окажутся рядом.

Впрочем, Гензель считал, что это будет справедливо: если вызванный им демон убьет его, то следом за ним пострадают жители именно этого города.

Гензель не боялся возвращаться, он надеялся, что в городе давно забыли о нем и о его матери… И уж наверняка его никто не узнает.

Город почти не изменился за десятилетие, которое Гензель провел вдали от родных мест. Только вот дом его матери снесли и построили на этом месте трактир, который назывался «Ведьма и помело». На вывеске была изображена сидящая верхом на помеле старая ведьма в остроконечной черной шляпе, с огромным носом, украшенным бородавкой; на плече у ведьмы устроился зеленоглазый черный кот. Картинка была скорее забавная, чем устрашающая. Гензель подумал, что лучше бы они изобразили его мать на костре, с растерзанной клещами грудью и лысой обожженной головой. По крайней мере, правдоподобнее.

Местные жители с удовольствием рассказывали гостям, что вот именно на этом месте стоял дом ведьмы, сожженной десять лет назад, и что с тех пор в их городке ведьм не жгут. Но та была самая настоящая ведьма, она убила своего мужа и двух служанок, околдовала многих почтенных горожан. Гензелю тоже рассказали эту историю. Он выслушал со скептической ухмылкой ученого человека, не верящего в эту чушь. А в груди у него все кипело…

Трактирщик сдавал комнаты на втором этаже, и Гензель с огромным удовольствием остановился именно здесь. Из окна комнаты была видна старая яблоня, которую он помнил с детства. Ах, какие вкусные пироги с яблоками и корицей пекла его мама! Какое замечательное яблочное пиво с имбирем она варила! А яблоки в карамели, с горячим сиропом внутри? Глядя на яблоню, покрытую жемчужной россыпью бутонов, Гензель вспоминал вкус маминых пирогов и печеных яблок.

И запах ее костра.

В первую ночь Гензель спал, чтобы как следует отдохнуть перед действом. Он хорошо рассчитал время и приехал так, чтобы выспаться в первую ночь и вызнать демона во вторую. Приезжего, который решил отдохнуть денек в милом городке, никто ни в чем не заподозрит. Но если б он задержался хотя бы дня на три, к нему начали бы приглядываться. А этого не нужно. Тем более что следующая ночь — с тридцать первого апреля на первое мая — Вальпургиева ночь, ночь Большого Шабаша. Под покровом темноты ведьмы соберутся на горе Блоксберг и закружатся в бешеном танце, а в полночь перед ними предстанет сам Сатана… Ха-ха. Гензель не верил ни на грош в эти детские страшилки. Но то, что эта ночь — особенная, было написано во всех прочитанных им книгах. Есть четыре ночи в году, когда истончается грань между двумя мирами, нашим и потусторонним: Бэльтэйн или Вальпургиева ночь, Самхэйн — ночь накануне Дня Всех Святых, и ночи накануне летнего и зимнего солнцестояния. В это время проще всего вызвать кого-нибудь из иного мира.

… Гензеля сгубило любопытство. Если б он не пошел на следующий день гулять по городу, если бы не забрел на площадь перед собором, если бы не стоял там слишком долго, глядя на каменного ангела, того самого «маминого ангела», которого она показывала ему когда-то в детстве, если бы не вспоминал, как пылал костер и кружились над площадью жирные черные хлопья, если бы не вопрошал мысленно, как дурак: «Почему ты это допустил, почему не спас ее, почему?» — в общем, если б он просидел ведь день в своей комнате или хотя бы за столиком в трактире, попивая пиво, на него никто не обратил бы внимания, все наверняка обошлось бы… Но он размяк, расчувствовался, проснувшись в комнате, которая располагалась почти на том самом месте, где и их с мамой комната когда-то… во всяком случае, вид из окна был тот же. Сначала Гензель потащился гулять, потом — на площадь к собору.

И пока он стоял, запрокинув голову и глядя сквозь пелену слез на каменного истукана, из собора вышел священник, престарелый патер Мюкке собственной персоной!

Тот самый патер Мюкке, который написал донос на его мать, а потом воспитывал его самого шесть лет — с шести до двенадцати. Он был единственным человеком в городе, который теоретически мог узнать Гензеля. Хотя в первый момент Гензелю показалось, что священник все-таки его не узнал.

Патер Мюкке постоял на ступенях, близоруко оглядел площадь, а потом начал медленно, с привычной старческой осторожностью спускаться по ступеням. Гензель не стал дожидаться, когда священник приблизится. Он надвинул шляпу на глаза и ушел, стараясь шагать не слишком быстро, дабы не привлекать внимания.

Да, Гензель надеялся, что священник его не признал. И даже расценил встречу с обвинителем матери как добрый знак, как указание на то, что он правильно выбрал место для ритуала… Так что уже с вечера он приступил к приготовлениям, начертил обугленной веткой на полу круг, пентаграмму, магические знаки, расставил свечи и емкости с толчеными растениями и с водой, приготовил пустые чаши для крови. В закрытой корзинке уныло и громко мяукал чей-то полосатый кот, которого Гензель поймал вечером на улице и притащил специально для жертвоприношения. Он накормил кота, но тот продолжал протестующе орать. Гензель боялся, что кошачий мяв привлечет внимание. Но отпустить кота он не мог, ведь кошачья кровь должна смешаться с его кровью, чтобы на запах прибыл демон.

Сегодняшняя ночь, как по заказу, была безлунной и беззвездной, хоть глаз выколи, густая, вязкая темнота тревожно пульсировала за окном в ритме сердца, и что-то угрожающее было в ней, в этой тишине, изредка нарушаемой воем собаки или криком ночной птицы.