Труднее установить связь между политикой принципата и реальным употреблением ядов. Прежде всего, сама эта реальность часто оказывается сомнительной, хотя есть случаи, когда ее можно считать доказанной. Имеется свидетельство, что в начале I в. при императорском дворце существовала специальная группа «пробователей» (praegustatore),состоявшая из рабов и вольноотпущенников. Возникновение подобной практики свидетельствует не только об ориентализации дворцовых нравов. Оно отражает самое настоящее опасение, порожденное реальными отравлениями.
Возникает на первый взгляд парадоксальная ситуация. В самом деле, обострение политической борьбы вызвало увеличение числа убийств с помощью яда. Однако одновременно оно же востребовало средство, призванное затушевать эту борьбу, чтобы смерть убитого противника можно было бы приписать природе. Получается, что в эпоху Юлиев и Клавдиев отравления совершались не во имя громко провозглашавшихся политических целей. Яд не принадлежал к арсеналу ни гордого тираноубийства, ни высокомерной претензии на всемогущество, как у Митридата. Отравления оставались тайным, необъявленным делом. Никто не брал на себя ответственность за совершение этих отвратительных темных преступлений, часто связанных с миром женщин. В прежние времена политическая сила пребывала в публичном пространстве, теперь же она переместилась во внутреннее пространство семьи. Режим принципата в каком-то смысле приватизировал власть. Политическая борьба, интегрированная в домашнюю сферу, стала перенимать нравы последней. Использование женщинами яда для достижения своих целей внутри семьи считалось обычным делом. Семья императора не отличалась от других. И в ней, как и везде, матроны незаконными способами добивались верховенства. Ужасная Агриппина, настоящая «серийная отравительница», по крайней мере в изображении Тацита, отнюдь не составляла исключения. На смену virtus(сила, доблесть), свойственному viri(мужам), приходило женское качество dolus(хитрость). Причем скандальное влияние женщин на политическую жизнь, по-видимому, вновь обретало актуальность около 110–120 гг. Светоний попал в немилость, скорее всего, из-за непочтительного отношения к супруге Адриана. Ибо история, которую он писал, так же как и история Тацита, разумеется, была идеологически созвучна его собственному времени.
Какие средства использовали идеологи, говорившие о политических отравлениях, и какие цели они преследовали? Становление принципата с его склонностью к тирании порождало оппозицию, возникавшую вместе с ним, а позже ставшую реакцией на злоупотребления режима. Писавшие об этом авторы могли быть свидетелями событий, а могли черпать свидетельства из весьма пристрастных источников, которыми мы сегодня не располагаем. Тема отравления входила в набор аргументов всех этих писателей. Как Тацит, так и Иосиф Флавий утверждали, что сочинения о Тиберии, Калигуле, Клавдии и Нероне недостоверны. На тех из них, что были написаны при жизни императоров, лежит отпечаток страха или лести, на тех, что написаны после их смерти, – отпечаток ненависти. Рассказывая о правлении Тиберия, Тацит и сам, наверное, пользовался памфлетами, весьма недружелюбно настроенными к наследнику Августа. Произведения вроде Exitus illustrium virorum,в котором назидательно рассказывалось о конце жертв императорской тирании, должны были послужить материалом последующим историкам.
Однако выбор позиции историка выражался также в его повествовательных приемах. Сегодня мы хорошо знаем, как сконструирован рассказ Светония в «Жизни двенадцати цезарей»: так, чтобы выстроить искусственную «истину». Говоря об отравлениях, этот историк, как и другие, манипулировал фактами, ловко их переставляя. Некоторые сюжеты изложены по известным трафаретам и потому вряд ли соответствуют действительному развитию событий. Именно так автор писал, например, о содействии врачей преступлениям Нерона. Образцовый рассказ об отравлении никак не мог обойтись без предательства врача. Обстоятельства гибели Клавдия и Британника оказались слишком похожими, чтобы быть аутентичными. Когда речь заходила о яде, и у Светония, и у Тацита тенденция литературности одерживала верх над тенденцией историчности. Оба автора детально живописали агонию и кончину отравленных, заботились о драматизации и об эффектности сцен в ущерб фактической и хронологической точности. Притом очень часто во всех этих повествованиях обнаруживаются сильные коннотации, например, смерть Британника и смерть его сестры, жертв Нерона, напоминают распри Атридов. Понемногу инсинуации, подозрения, гипотезы превращались в утверждения, а слухи, которые так часто подхватывал Светоний, оборачивались проверенными фактами, что ставит под сомнение достоверность сообщения. В голове читателя незаметно оформляется нужная автору идея. Вот момент, когда Нерон шутит о грибах, этой пище богов, благодаря которым его предшественник достиг сонма богов. Именно здесь Светоний переводит предположение о причастности Нерона к смерти Клавдия в утверждение. А дальше следует чреда черных преступлений Нерона, завершаемых жутким отравлением Бурра.
Подобное устройство рассказа существенным образом искажало его предмет. Очевидно, что, несмотря на уверения авторов в своей беспристрастности, они ставили перед собой вполне определенную цель. Эти историки состояли на службе, и их ловко составленные обвинения в отравлении призваны были очернить предыдущие династии.
Обличение императоров I в. началось до эпохи Антонинов. Сразу после смерти Нерона, а позже – Домициана историки и писатели принялись разоблачать ушедшего тирана и восхвалять нового монарха, предостерегая его от ошибок предшественника. Плиний Старший, который выражал, как считается, интересы Флавиев, видел в Калигуле и Нероне отвратительное бедствие. Писатель много раз упоминал имя Нерона в «Естественной истории» и ни разу не сказал о нем хорошо. Плиний приписывал этому императору больше отравлений, чем писавшие несколько десятилетий спустя Тацит и Светоний, и изображал его воплощением восточного тирана.
Тем не менее именно к временам Антонинов восходит традиция изображать правителей предыдущего века исключительно в черных красках, как совершенно отвратительных персонажей, в злобном исступлении травивших всех вокруг. Она началась со Светония, сторонника своего рода сенаторского принципата, который он противопоставлял деспотизму Нерона, якобы имевшего намерение отравить весь Сенат. В разоблачительных текстах преступления сильно преувеличивались, подчеркивалось, что злодеи попирали закон, который должны были охранять и укреплять. Рассказывая об убийстве Британника, Светоний намеренно вложил в уста Нерона слова, показывавшие, что император сознательно действовал против закона. Нерон якобы говорил, что боится Lex Julia de sicariis(повторявшего Lex Cornelia),который тем не менее без стыда нарушал. Знаменитая история отравления моря ядами Калигулы должна была подчеркнуть противоестественный характер его правления, отравлявшего саму природу. Все эти детали способствовали окончательному разоблачению основанного Августом политического режима в эпоху, когда власть провозглашала умеренность (moderatiö)и милосердие (dementia),Теперь императоры демонстрировали стремление вернуть политической сфере осмысленность и нравственность и отмежевывались от жестоких нравов первой императорской династии (которые один историк сравнил с нравами ужасной техасской семьи из нескончаемого американского телесериала «Даллас»).
За критикой первых императоров у Светония скрывалась апологетика Адриана. Здесь содержалась и надежда на возвращение к прежнему римскому духу, и предостережение новому властителю от обыкновений восточных деспотов-отравителей «Анналы» Тацита написаны чуть раньше. Это рассказ свидетеля последних лет Нерона. В правление Домициана историк подвергался преследованиям, зато император Нерва в 97 г. сделал его консулом. Тацит придерживался сходных со Светонием взглядов, разве что больше идеализировал времена республики. Германика он превозносил как второго Александра, который не был коронован и погиб из-за подлости близких. Разумеется, Тацит приспосабливался к интересам династии Антонинов. Правление Нервы он изображал как некое равновесие между республиканской свободой и принципатом. Манера поведения Адриана, получившего прозвище Маленького Грека, не нравилась писателю. Он опасался династических интриг. Сенат считал, что принцепсом Должен быть самый достойный, а родственные связи в данном случае не имеют никакого значения. Они уже стали источником катастроф и многочисленных преступлений, не говоря уже о подавлении свободы римского народа.
