Поразительно, но она не упоминается в дневнике А.С. Черняева, в воспоминаниях В.М. Фалина, Э.А. Шеварднадзе, А.Н. Яковлева. Буквально вскользь касается её в своих мемуарах М.С. Горбачёв, причём из его слов совершенно неясно, в чём же заключался смысл этого исторического документа[1671]. Не видно этого ни из того интервью, которое он дал сразу же после его подписания «Правде»[1672], ни из того сообщения о «венской конвенции», которое появилось на страницах этой газеты[1673].
К счастью, она опубликована. И мы можем составить о ней полное представление[1674].
Поставившие свою подпись под этим документом страны взяли на себя обязательство «обеспечивать, чтобы их законы, административные правила, практика и политика сообразовывались с их обязательствами по международному праву и были гармонизированы с положениями Декларации принципов и другими обязательствами по СБСЕ» (п. 3 раздела «Вопросы, относящиеся к безопасности в Европе»)»[1675].
Это означало, что национальное право должно находиться в соответствии с международным, и международные организации могут контролировать «практику и политику» отдельных государств.
«Одобрив этот документ, — отмечают авторы «Системной истории международных отношений», — Советский Союз впервые официально согласился с принципом приоритетности международного права по отношению к внутреннему законодательству СССР»[1676].
Показательно, что на заседании дискуссионного клуба столичных интеллектуалов «Московская трибуна», состоявшемся после Венской встречи, сразу был поднят вопрос о необходимости закрепить «примат международного права в Конституции СССР»[1677].
Так был сделан первый известный нам шаг на пути отказа нашей страны от суверенитета.
«Венская конвенция» была подписана 15 января 1989 г. На следующий день, 16 — го, в советской столице появилась делегация Трёхсторонней комиссии, которую возглавлял Генри Киссинджер[1678]. Вспоминая о встрече Г. Киссинджера в аэропорте, Д. Язов писал: «Так было положено во Внуково — 2 начало переговоров о новом статусе Восточной Европы»[1679].
В тот же день Г. Киссинджер встретился с А.Н. Яковлевым[1680] и в беседе с ним потребовал, чтобы СССР не мешал развитию событий в Восточной Европе. В обмен эмиссар американского президента гарантировал, что США не будут угрожать СССР. В противном случае Г. Киссинджер считал неизбежным обострение советско — американских отношений вплоть до военного столкновения[1681].
18 января Г. Киссинджера в присутствии А.Ф. Добрынина принял М.С. Горбачёв[1682]. Посланец Д. Буша передал ему личное письмо нового американского президента[1683].
Показательно, что в своих мемуарах М.С. Горбачёв полностью обошёл стороной эту встречу[1684], а Г. Киссинджер, хотя и упомянул о ней в своих воспоминаниях, но содержание переговоров раскрывать не стал.[1685]. Поэтому до сих пор мы не имеем о них полного и точного представления.
В начале 1989 г., вспоминает Д. Мэтлок, «госсекретарь Бейкер всерьёз вознамерился предложить Москве переговоры о будущем Восточной Европы. Идея эта принадлежала бывшему государственному секретарю Генри Киссинджеру, который, сообщили мне, полагал, будто бы в Восточной Европе вскоре вспыхнут восстания, и они, если не будет американо — советского понимания, приведут к хаосу либо к советскому вмешательству. Киссинджер побывал тогда в Москве и встречался в Горбачёвым. Со мной он свою идею не обсуждал, хотя, по — моему, поделился ею с Горбачёвым. Если так, то, скорее всего, идея была встречена сочувственно»[1686].
«Ещё в январе 1989 года, — вспоминает сотрудник Международного отдела ЦК КПСС К.Н. Брутенц, — в Москве побывал и встретился с Горбачёвым Г. Киссинджер. Фактически он предложил сделку, смысл которой состоял в следующем: мы (т. е. американцы) пойдём на расширение политических контактов с вами, поможем облегчить бремя военных расходов, а также иными «путями», но в обмен на перемены в Восточной Европе. Фактически предложив себя в качестве посредника, он выдвинул идею о том, чтобы Буш и Горбачёв договорились о совместных действиях по либерализации обстановки в странах Восточной Европы на базе обязательства США не действовать против законных интересов безопасности Советского Союза»[1687].
По свидетельству Анатолия Громыко, М.С. Горбачёв задал Г. Киссинджеру вопрос: «Не стремится ли Буш использовать услуги Киссинджера, чтобы выяснить, не готов ли он, Горбачёв, отказаться от советского контроля над Восточной Европой? Киссинджер пошёл ва — банк и ответил положительно»[1688].
Какова же была реакция советского лидера?
«На это Горбачёв среагировал странно. Он не отверг предложение американцев, а только сказал, что всё надо тщательно обсудить»[1689].
Невольно вспоминается анекдот о девушке и дипломате.
Если дипломат во время первой встречи говорит: «Нет», это означает — «Может быть». Если дипломат во время первой встречи говорит: «Может быть», это означает — «Да». Если дипломат во время первой встречи говорит: «Да», какой же он дипломат? Если во время первой встречи девушка говорит: «Нет», это означает — «Может быть». Если во время первой встречи девушка говорит: «Может быть», это означает — «Да». Если во время первой встречи девушка говорит: «Да», какая она девушка?
По утверждению М.С. Горбачёва, среди тех вопросов, которые поставил перед ним Г. Киссинджер и которые он не отказался обсуждать, действительно был и вопрос о том, какова будет позиция Москвы, «если Восточная Европа захочет вступить в Европейское сообщество», т. е. если «Восточная Европа» выйдет из СЭВ, перестанет участвовать в Варшавском договоре и повернётся к Москве спиной[1690].
«Горбачёв продиктовал Киссинджеру ответ, который тот должен был отвезти в Вашингтон». В нём говорилось: «Я готов начать обмен мнениями… Я благодарю за направленное мне сообщение и особенно отмечаю факт установления конфиденциального канала на этом раннем этапе»[1691].
Из этого явствует, что М.С. Горбачёв изъявил готовность обсудить с руководством США возможность ухода СССР из Восточной Европы, возможность политической и экономической переориентации стран этого региона и даже вступления их в Европейский экономический союз.
«Горбачёв сказал Киссинджеру, что… политический диалог может начаться уже в марте… Что же касается реформ в Восточной Европе, то сама жизнь требует перемен, и никто не может их остановить… Именно в таком духе он был и намерен вести диалог»[1692].
Почему в марте? А потому, что в феврале должно было состояться совещание представителей стран Варшавского договора, а на март были назначены первые альтернативные выборы народных депутатов СССР.
