А кто должен был обращать на это внимание? Разве не он сам?
Конечно, можно объяснить бездеятельность руководства страны в этом вопросе на протяжении 1986–1987 гг. недооценкой остроты положения в Карабахе.
Но почему оно бездействовало, когда на протяжении нескольких месяцев шёл сбор подписей под обращением о выходе НКАО из состава Азербайджана, т. е. по сути дела проводился своеобразный никем не контролируемый референдум? Почему КГБ, МВД и партийные органы ничего не делали накануне 20 февраля 1988 г.? Почему органы правопорядка не только не предотвратили, но и не пресекли сумгаитский погром в самом начале?
Это означает только одно — подобное развитие событий соответствовало чьим — то интересам в Кремле.
Особенно поражает преступная бездеятельность КГБ. Ведь в его функции входил не только сбор информации, но и предупреждение противозаконных действий. Причём профилактические действия КГБ обязан был предпринимать без всякого согласования с ЦК КПСС, особенно тогда, когда возникла угроза кровопролития.
Приведённые выше оправдания Ф.Д. Бобкова представляют собой «игру под дурака». Это всё равно, если бы пожарные, увидев разгорающееся пламя, вместо того, чтобы взять ведро воды и залить огонь, не дожидаясь, когда он превратится в пожар, стали бы бомбардировать своё начальство сигналами о возгорании, а потом оправдывались бы тем, что ничего не могли сделать, так как не получили команду для тушения.
Очень странная позиция старого «чекиста» становится понятна, если учесть некоторые факты, ставшие известными позднее.
Особую роль в разжигании карабахского конфликта сыграли две организации: «Карабах» и «Дашнакцутюн».
В 1992 г. президент Армении Левон Тёр — Петросян, в прошлом лидер комитета «Карабах», обвинил руководителей партии «Дашнакцутюн» в том, что они сотрудничали с КГБ. Бывший председатель КГБ Армении М. Юзбашьян подтвердил, что в конце 80 — х имели место «факты встреч, бесед и взаимных обязательств» между руководителями этой партии и сотрудниками КГБ, причём не только Армении, но и СССР[1133].
Когда появились подобные разоблачения, лидер дашнаков Э. Оганян заявил, что Левон Тёр — Петросян сам был агентом КГБ с 29 мая 1977 г., причём не только назвал его номер: Ж — 385292, но и обнародовал составленную на него в КГБ характеристику. Другой глава КГБ Армении, У. Арутюнян, признал подлинность этой характеристики, но заявил, что Л. Тёр — Петросян состоял лишь в резерве КГБ на случай его использования во время войны[1134].
Тогда же в интернете появились сведения, что У. Арутюнян признал факт сотрудничества с КГБ некоторых лидеров «Карабаха»[1135].
Это значит, что они не только имели возможность своевременно информировать КГБ о развитии карабахского конфликта, но и играли активную роль в его разжигании.
В 1993 г. А.Н. Яковлев прямо обвинил КГБ в причастности к сумгаитским событиям[1136]. Ф.Д. Бобков и В.А. Крючков не только не подали на него в суд, но и вообще никак не отреагировали на это обвинение. Ни в средствах массовой информации, ни в своих мемуарах.
Провокационной тактики придерживались и «архитекторы перестройки»: «Представителям Армении, — пишет Ф.Д. Бобков, — говорили одно, а азербайджанцам другое»[1137]. После сумгаитских событий М.С. Горбачёв направил А.Н. Яковлева в Ереван, Е.К. Лигачёва — в Баку, а «поскольку каждый из них продолжал воевать с соперником, — пишет А.С. Грачёв, — изложенные ими позиции Москвы оказались взаимоисключающими»[1138]: «один… заявил, что Карабах — это исторически территория Армении», «другой сказал полностью противоположное: никаких пересмотров границ — Карабах остаётся в составе Азербайджана»[1138]. Егор Кузьмич заявил азербайджанцам о «недопустимости перекройки границ», Александр Николаевич, «соглашаясь с этим, всё же высказался в пользу реального повышения суверенитета автономных образований и союзных республик»[1139], а, значит, и Карабаха.
Вспоминая о тех событиях, М.С. Горбачёв пишет: «С самого начала конфликта я исходил из принципа: пусть армяне и азербайджанцы соберутся вместе, сами решат, а мы (в Москве) примем любое их решение»[1140].
И что же? Довёл ли он своё мнение до обеих сторон? Предпринял ли какие — нибудь меры, чтобы посадить их за стол переговоров? Ничего подобного. Почти целый год хранил молчание, в то время как одни руководители государства заявляли о незыблемости границ, другие давали понять, что ничего незыблемого нет.
И после этого он имел совесть утверждать, что «кто — то в эшелонах власти республик подзуживает, разжигает страсти»[1141].
Начало размежевания
7 января 1988 г. на заседании Политбюро М.С. Горбачёв распорядился «не брать в повестку хозяйственные вопросы»[1142]. Тем самым Совет министров был освобождён от текущего контроля со стороны высшего органа ЦК КПСС. Так был сделан ещё один практический шаг на пути отстранения партии от власти.
Одновременно Михаил Сергеевич «выступил за сокращение числа заседаний Секретариата» ЦК КПСС[1143]. Мотивировалось это необходимостью борьбы с бюрократизмом. На самом деле сделанное предложение имело своей целью ослабить роль Секретариата как коллегиального руководящего органа партии. Перестройка вступала в свою решающую стадию, и М.С. Горбачёв стремился парализовать возможное сопротивление ей в руководстве партией.
Эта тенденция дала о себе знать при подготовке Пленума ЦК, состоявшегося 17–18 февраля 1988 г. и посвящённого реформе образования.
Пленум избрал кандидатами в члены Политбюро Ю.Д. Маслюкова и Г.П. Разумовского и секретарём ЦК О.Д. Бакланова, а Б.Н. Ельцина вывел из Политбюро[1144]. На этом пленуме Михаил Сергеевич выступил с докладом «Об идеологическом обеспечении перестройки»[1145], опубликованным под названием «Революционной перестройке — идеологию обновления»[1146].
Впервые доклад генсека был вынесен на Пленум ЦК КПСС без его предварительного рассмотрения на Политбюро[1147].
Может быть, он не имел принципиального характера? Наоборот. В своём выступлении М.С. Горбачёв заявил о «необходимости перестройки» всей «политической системы»[1148].
Объясняя это заявление, М.С. Горбачёв пишет: «Мы не подошли ещё к осознанию масштаба грядущих перемен, к пониманию того, что наступивший кризис носит не частный, а общий, системный характер. В то же время и тогда я понимал, что логика реформ требует уже не просто совершенствования системы, а вторжения в самые её основы»[1149].
«Те, — писал Г. Шахназаров, — кто полагает, что первые три года правления Михаила Сергеевича прошли даром, глубоко ошибаются. На протяжении этого периода были испробованы в более продвинутой форме практически все методы облагородить и ускорить развитие, не меняя системы. И к концу 1987 года у Горбачёва и его ближнего окружения стало крепнуть убеждение, что одна экономическая реформа не пойдёт, если не будет сопровождаться политической»[1150].
