Несомненно, положение эмигрантской литературы, оторванной от живой жизни родного народа, тяжело. Конечно, сейчас не золотой век поэзии. Вся обстановка современной жизни, тревожной и неустойчивой, не может содействовать расцвету поэзии, тончайшего и лиричнейшего из искусств. Тем значительнее то явление, что при известных всем тяжелых условиях эмигрантского существования возникают все новые и новые поэтические дарования. И пока жива любовь к песне, желание «высказать себя», создав свой мир, свои образы, пока новые таланты, как огоньки, вспыхивают то там, то здесь — разрозненные вспышки единого огня — поэзия есть, она не умерла. Пусть обходят ее молчанием, не видя и не замечая ее, — она хранится в немногих верных сердцах.

Современную поэзию часто упрекают теперь за унылое упадочное настроение. П.Н. Милюков в одной своей рецензии просто отказывается писать о стихах, объясняя это своей нелюбовию к «гробам и гробовщикам». Но не естественен ли этот упадок духа в наше безвременье?

Поэзия наших дней — поэзия человека на необитаемом острове после кораблекрушения, все потерявшего, не поддерживаемого надеждой и верой, человека наедине с самим собой, предоставленного своим слабым силам.

Лермонтовское начало преобладает в современной поэзии. Наедине с самим собой человек яснее видит свою душу, божественное начало, но, как демон, чувствует себя отринутым. «Как одинок бывает человек, когда он Богом на земле покинут». (Вл. Смоленский). У новых поэтов встречаются общие темы — пустоты, одиночества, гибели и ощущения холода земного существования — арктический, ледяной, леденеющий — их общие эпитеты. Весь мир представляется им призрачным, выдуманным, и единственная реальность в нем — душа, с ее страданиями и порываниями. В нее они углубляются, о ней говорят, как о самом больном и близком. Не следует упрекать их за эгоцентричность и безнадежное настроение их стихов. Во все времена бывали расцвет и падение поэзии, смена, чередование направлений и настроений. Важно существование поэзии в каком бы то ни было облике, неразрывность цепи, приток новых сил, открывающих крупицы подлинной поэзии. А пессимизм или оптимизм — не все ли равно, если песня звучит, если поэт молчать не может. Он искренен, и это самое главное. Разве лучше казенная жизнерадостность в Сов. России, где поэт с приклеенной к губам улыбкой говорит ходульные бодрые слова до тех пор, пока не пускает пули в лоб, где, как признается один из сов. поэтов Жаров, «грозя пометкой в партбилете, петь грустных песен не дают». Притворство, ложь — худшее преступление поэта. Ибо у каждого есть свое задание, свой путь. Лишь навязчивые образы, от которых поэт не в силах избавиться иначе, как воплотив их, — его художественная правда. И только внутренне преодолев свою тоску, может поэт воплотить в стихах радость, не вымученную, а неподдельную, свою собственную, убедительную для других.

В поэзии Владимира Смоленского (Закат. Париж, 1931) наиболее характерно выразилось безнадежное настроение нашего времени. Смоленский продолжает и развивает лермонтовскую тему «И скучно, и грустно»; влияние Лермонтова чувствуется и в мелодике его стихов. Но он обладает подлинным поэтическим талантом, его стихи по-современному свежи и остры. Основная тема его поэзии, просвечивающая в каждом его стихотворении — тема смерти. Он не может забыть, не думать о ней, он мучительно старается постичь страшную тайну, увидеть ее «темное лицо», ее «убивающую руку», он не может примириться с тем, что никогда «не узнаешь ничего о смерти». В немногих сжатых простых и сильных строках передает он свое безотрадное настроение, говорит о своем одиночестве, неверии, гибели и смерти. Страшные стихи. Прекрасные стихи. Каждое его стихотворение трогает и волнует, доходит до сердца, потому что о ледяной пустоте говорит он горячими словами.

Смоленский все отрицает: «нет ничего, ни зла, ни блага, ни мудрости, ни правды нет». «Не спасают ни любовь, ни вера», к людям он равнодушен, искусство ни к чему, «когда так холодно и страшно жить». Единственное, что он утверждает — свою душу, «тень от тени», которая «рождается, бьется и гибнет во мраке» и свой «призрачный, ненастоящий, выдуманный мир», где «сны в поднебесье, как стаи летят лебедей». «Под аркою железною небес», во всей безысходности человека, покинутого Богом на земле — есть один просвет, который тем яснее, чем жизнь тяжелее — одинокая, но светлая душа

Но несмотря на всю тяжесть земной, одинокой, ничем не согретой жизни, которую в «смертный час мы ни вспомнить, ни понять не сможем» его душа «любить не перестанет, землю не забудет никогда». И под бременем земного «смертного томленья» он все же верит смутно в то, что его ангел «приоткроет двери рая, крылом поможет доползти».

В поэзии Вл. Смоленского замечательная ясность, простота и выпуклость образов. Каждая мысль его выражена в немногих, точных, но дающих картину словах. В его стихах много и уменья, и вдохновения. Если бы его книга, говорящая о закате человеческой жизни, угасании человеческих верований и надежд не вышла бы в свет — в современной русской поэзии был бы большой пробел. Безнадежность, претворенная в певучие картинные строфы, перестает быть земной безнадежностью, дающей живую боль. Она переносится в иной план, преображается, и преображенная, вызывает лирическую грусть и очарование. В этом смысл и значение поэзии Смоленского.

Об одиночестве, опустошенности души «в ледяном мире, где с каждым часом холодней», об одиноком «жизнекрушении» — говорят стихи Довила Кнута (Д. Кнут. Парижские ночи. Париж, 1932), стихи строгие, простые, сосредоточенные и мужественные. Местами в них чувствуется большое мастерство. Смоленского волнуют вечные проклятые вопросы, Довида Кнута — его не оправдавшая ожиданий жизнь. В нем сильна «тоска по той невозможности», которая была ему обещана.

Д. Кнут не знает, куда ему идти. Ночами ему снится Россия, к которой днем не найти дороги. «Ни борьбой, ни беспечностью» не спастись ему от пустоты — даже любимой женщине ему нечего дать.

Его ощущение жизни — ночь, когда все, что «строилось каторжным днем», рушится в «мусор и клочья», «ночь без ответа, без исхода», «когда нам нечем, десятижды нечем ночную душу умиротворить» и холод

Довид Кнут приходит к заключению, что «наша жизнь бессмысленность и ложь». И эти слова, «безмолвный крик, закупоренный крепко, о гибели моей, моей и вашей», он бросает в мир, как потерпевший кораблекрушение бутылку в океан «со смутной надеждой на спасение». Он не знает сам, откуда могла бы придти к нему помощь, но он чувствует, что молчать не может, что единственная надежда на спасение — слово. Так в творчестве своем, «открытом всем, кто одинок и прост», — находит его душа оплот.