II. «И гнев, и возмущенье, и отпор…» И гнев, и возмущенье, и отпор. Но вдруг покорные слабеют руки, В глазах недоуменье и укор, А в сердце первые глухие звуки. Но Донна-Анна повторяет: нет, Но борется с любовью Донна-Анна, Не зная, что небесный странный свет Сквозит лишь раз в лице его обманном, Что раз увиденный уже обрек Ее на нерушимое заклятье, Что Дон-Жуан, ступая на порог, Навеки разомкнет свое объятье. Рука дрожит, в груди растет волна Широкого, горячего напева. Впервые Донна-Анна смущена, И в сердце нет ни гордости, ни гнева. Спешит к окну, чтобы вернуть, простить, Любить, любить в беспамятстве счастливом… И на углу пустынном уловить Лишь край плаща, подхваченный порывом. III. «Покинутою Донной-Анной…» Покинутою Донной-Анной В жару навязчивой мечты, На улицах, во мгле туманной Искать желанные черты, Шагов настойчивых и легких В тревоге за собою ждать, О ласках томных и жестоких Ночами долгими вздыхать… Мое покорное томленье, Твоя порывистая страсть — Судьбе суровой обреченье И наважденья злая власть. Ни ты, ни я не виноваты, Мы продолжаем старый спор. И между нами в час расплаты Протянет руку Командор. IV. «Донна-Анна одна…» Донна-Анна одна. День прошел. Тишина. Донна-Анна часами сидит у окна. Донна-Анна не может забыть То сияние глаз, Что блеснуло на час, Что мелькнуло во мраке единственный раз, Что заставило сердце любить. Дон-Жуан далеко, Дон-Жуану легко На коне, против ветра, в горах, высоко, Дон-Жуану приятно в пути Здесь улыбкой блеснуть, Там глазами сверкнуть, И внезапно оставив намеченный путь, Ночь с цыганкой в горах провести. И при свете костра Вспомнить ту, что вчера, В озаренье свечей, до зари, до утра Он единственной в мире считал… Но виновен ли он, Если он обречен, Покидая, искать недоснившийся сон, Потому что себя потерял. V. «Мы давно с тобою жили…»
Мы давно с тобою жили, Мы с тобой тогда носили Я — косынку кружевную, Гребень в гладких волосах, Ты же — шпагу золотую, Кружева на рукавах. Умирали, оживали, Вновь любили, повторяли Все с доверчивою страстью, Как и в прежние года. Я — покорностью, ты — властью, Были мы с тобой всегда. И всегда на этом свете Между нами кто-то третий Строил темные преграды, Между нами, в нас самих, Кто-то третий, без пощады Разлучающий двоих. Оттого в любви опальной Грустен ты, и я печальна От разлуки неизбежной. Оттого что ждет гроза, Я целую нежно, нежно Обреченные глаза… VI. «Ночь ненастна. В переулке…» Ночь ненастна. В переулке Задувает фонари. Шаг размеренный и гулкий Будит улиц пустыри. Двери дома на засове, Пуст вверху балкон резной. Шляпа сдвинута на брови, Плащ клубится за спиной. В поле ветер пляс заводит, Ломит, рвет сухой бурьян. Прям и сумрачен проходит Вдоль ограды Дон-Жуан. Как светло горели свечи! Но свечам светить лишь раз На беспомощные плечи, В глубину покорных глаз. За оградой шум невнятный, Темной чащи с ветром спор. …Дон-Жуан, вернись обратно, В темных чащах Командор. Но мечта неповторима, В сердце — лезвие тоски, И влечет неодолимо Тяжесть каменной руки. Против ветра, мерным шагом, В глубину шумящих чащ. Нет возврата. Черным флагом На ветру взметнулся плащ. VII. «Холодный и белый… Смотри…» Холодный и белый… Смотри, Он каменный, он неподвижен. Губами мне слезы сотри, Склонись надо мною ближе, Согрей своей теплотой… Ты слышишь странные звуки? Деревья шумят над плитой… Не надо опять о разлуке! Все вымысел, сказки и бред. Мы двое живых влюбленных, И выдумал грустный поэт Любовников обреченных. Судьба ведь в наших руках, Мы любим, стремимся и строим, Мы будем жить не в стихах, И счастье придет к нам обоим. — У каждого свой Командор. Смотри! — Мы достигли предела. Он смотрит на нас в упор, Холодный и белый… |
