Сквозь швы и трещины ленты,
Сквозь мутную рябь старины
Мелькали бесцветные тени
Из тусклой, загробной страны.
На золотом шитых мундирах,
На белых, пышных шелках,
На строго-торжественных лицах
Лежал сероватый прах.
Истлевшие реяли флаги
Над криком беззвучным «ура»,
И билась на белой шляпе
Тень страусового пера.
И в раме четырехугольной,
В границах экрана, в плену
Метался ветер бесплотный
По серому полотну,
Однажды провеявший ветер,
Открытого неба вздох,
Взметнувший зеленые ветви,
Захваченный снимком врасплох.
И веял над шествием мертвых
Бесшумный, призрачный шквал,
Пока от света не вздрогнул
Застывший во мраке зал.
1936
Свободен ветра горнего полет,
И душен воздух городского мира.
Во всем, что создано, томясь, живет
Частица заточенного эфира.
Она во мне тоскует взаперти.
Растет исписанной бумаги ворох…
Пусть силы нет, чтоб голос обрести,
Пусть то не музыка, а слабый шорох,
Но на молчание нельзя обречь
Дыханье пленное, что ищет слова.
И бьется, бьется скованная речь
В упорных поисках пути прямого.
Ничто невыразимо до конца.
И хоть поставлена за словом точка,
Но тянется за нею, тянется
Невидимая на бумаге строчка…
1937
Молчанье долгих лет прерву я снова.
Он умер или жив — я знать хочу.
Где б ни был он, я разыщу живого,
За мертвого поставлю я свечу.
Нет, не изгладит никакая сила
Раз навсегда запечатленных черт!
Мне кажется, что душу я вложила
Со сложенным листком письма в конверт.
Надписываю имя на конверте
И старый адрес дрогнувшей рукой…
Как мне узнать о жизни или смерти?
Пишу на обороте адрес свой.
Куда пишу? Кому пишу? Не знаю…
И верю и не верю в чудеса.
Я только дверь судьбе приотворяю,
Чтоб услыхать глухие голоса.
И вот, письмо нырнуло в желтый ящик,
Скитаний долгих первое звено.
В живую цепь из рук, в пути хранящих,
Оно моей рукою включено.
Скорей в дорогу! — в пыльные конторы,
На поезд, к пристани, на пароход…
Надписанный в углу конверта город
Из отдаленья мглистого влечет.
И день и ночь в тюках, в вагонах тесных
В глубоких трюмах темных и сырых,
Среди других немых и неизвестных,
Попутчиков бумажных неживых.
На стекла окон дождь ложится косо,
Навстречу набегает темнота.
Скорей, скорее! — путь дробят колеса.
Скорей, скорее! — волны бьют в борта.
Я вижу явственно, как на экране,
Чужой мне город. Утро. Воздух чист.
Колышет слабый ветер на каштане
Осенней бронзой испещренный лист.
Я вижу домик, штор кисейных мушки,
В парадной двери медное кольцо.
А солнце сыплет золотые стружки
На черепицы крыши, на крыльцо.
Поодаль церковь серого гранита,
Всходящий к небу каменный хорал.
Не кладбище ли там ветвями скрыто?
На чью могилу желтый лист упал?
О, пробежать вдоль памятников черных,
Среди могил, засыпанных листом,
Прочесть за копьями оград узорных
Все имена лежащих под крестом…
А между тем по липовой аллее,
Где свеж еще ночного ливня след,
Шагает почтальон. Ясней, светлее
Омытого дождями неба цвет.
Блестит на солнце желтый гравий влажный,
На листьях — капли крупные росы.
Уж скоро девять будут бить протяжно
На старой башне важные часы.
А домик спит, чуть сгорблен, уж неновый…
Из-за угла выходит почтальон,
И в сумке кожаной конверт лиловый
Медлительно отыскивает он.
Звонит в звонок, начищенный до блеска,
Стоит с письмом в руке, с моей судьбой.
Не колыхнулась в окнах занавеска.
Проходят дети с сумками гурьбой,
Проехала по улице двуколка…
Мгновений длительных тягучий ряд —
И горничная (белая наколка,
Румянец смуглый и лукавый взгляд)
Приотворяет дверь. Но я не слышу,
Ни голосов, ни слов не слышу их.
Бесшумно опускается на крышу
Сухая стайка листьев золотых.
Подходит любопытная соседка.
О чем так долго говорит она?
Бросает тень каштановая ветка
На лица их. Экрана глубина
Темнеет медленно. Но из тумана
Я слышу вдруг протяжный бой часов,
И шелест листьев старого каштана,
И удаляющийся стук шагов.
Передо мной письмо, с которым вместе
В далеком странствии была душа.
А на конверте штемпель: — неизвестен —
И след лилового карандаша
1931
