В темных окнах В темных окнах шум неугомонный Тянет в лиственную глубину В теплой тьме за кровлею балконной Ветка клена трогает луну. В зарослях сирени — дрожь и вздохи, Бьется сердце каждого листа. В ветренном ночном переполохе Снег летит с жасминного куста. Много раз бывала ночь такая С летнею усадебной луной. Сада темного душа ночная Изливалась музыкой глухой. И осталось в памяти виденье: Лампой комната освещена, Душный ветер, шелест и смятенье Из отворенного в ночь окна. 1939 В запущенном саду Там зяблики в запущенном саду Запели солнечными голосами. Приникла птица к теплому гнезду И смотрит восхищенными глазами. На зелень глянцевую ветвей, На трав дремучих пышные метелки, А под сосной перенося иголки, Стотысячный хлопочет муравей, И жизнь кипит под солнцем горяча… Лишь иногда, тая свою заботу, Присядет птица быстрая с налету На обгорелой груде кирпича. И в памяти ее коротким сном Мелькнет в зелено-солнечном тумане Виденье смутное: был раньше дом На этой выжженной дотла поляне. 1942 «Он мне больше никогда не снится…» Он мне больше никогда не снится, Постаревший деревянный дом С башенкой и солнечным крыльцом (Под ногою гнулась половица…) Как в чертах любимого лица, Каждую в стене морщинку знала. В комнатах неслышно обитала Музыка замолкшая отца. Сколько шло от стен родных годами Доброго и щедрого тепла! Неустанно он держал над нами Два больших бревенчатых крыла. …Говорят, осталось пепелище, И окопами изрыт весь сад… Но стоят деревья и шумят Там, где было некогда жилище. И забившись в чащу, не дыша, Как людьми обиженная птица, Может быть, на их ветвях томится Дома бесприютная душа. 1940 В селениях праведных Если праведных есть селенья, — Нам дается в горе земном Этот свет неземной утешенья — Там стоит наш сожженный дом. Весь, как был, с террасой и башней, — В винограде густом стена — Еще солнечный, близкий, вчерашний, Но растаявший дымкой сна. И все яблоневые деревья, Что в саду когда-то росли, Среди облачного кочевья Вырастают из райской земли. По особенному, по другому Там сияет закатный час. И отец мой бродит по дому, Поджидая к себе всех нас. 1940 Над могилой отца
Над могилой отца в колокольном просторе Плыло утро воскресное в ясных лучах. Голубей воркотня над церковном притворе, Голос памяти вечной, роса на цветах… Над гранитным крестом шелестел без умолку Подрастающий тополь прохладной листвой. Под стеклом полинялые ленты из шелку. За годами года… Нерушимый покой. Над могилой отца проносились снаряды, Мерзлой глины тяжелой взлетали комки. И, ровняя с землею кресты и ограды, Шли по кладбищу гулкие броневики. Ни следа не осталось на поле изрытом, Там, где лавой железной война протекла. Над гранитным крестом, на осколки разбитым, В дым и пламя обрушились колокола. 1940 «По чужой вечерней дороге…» По чужой вечерней дороге, Мимо темных осенних дач… Отголоском острой тревоги Где-то слышится детский плач. Ни людей, ни огней. Только тучи, Да печальная сырость в полях, Только шелест березы плакучей, Да шуршанье травы в колеях. Поездов далеких взыванья Так пронзительны в тишине. …Только ветер воспоминанья, Горький ветер навстречу мне. 1941 Сирень и ласточки Изнемогают душные сирени От непосильной пышности кистей. Надстольный зонт дает немного тени, И солнце жжет узоры скатертей. Все в башнях, трубах небо городское Над ласточкою — музою весны. Но ей ли, быстрой, думать о покое В самозабвенном счастье вышины. Лишь петь и славить синий мир беззлобный, Полуденную солнечную тишь… Но вдруг над улицами вой утробный Тревогу в небе возглашает с крыш. Опять — подвалы, узкие темницы, Сырые чревы каменных домов. Там наверху — горячий полдень длится, Там ласточки, сиянье облаков. И пышный цвет сирени изобильной… А здесь — томленье, холод, слепота, Тягучий запах плесени могильной И тяжесть непосильного креста. 1942 |
