«…Откуда-то издалека…» …Откуда-то издалека Тончайшей наплывая паутинкой… Из темного, глухого уголка Крадутся с боязливою заминкой Ко мне таинственные паучки, Помедлят на ресницах невидимкой И заплетут исподтишка зрачки Лучистой тканью, радужною дымкой. И вот, кивают призрачные ветки, И листьев облетевших желтый прах К ветвям взлетает, и в зеленой клетке Уж ветер суетится впопыхах. И вырвавшись из лиственного плена, Бьет солнечной волной на берегу, Колышет снова вставшие из тлена Ромашки скошенные на лугу. И лето нежное и голубое, Все облачные паруса раскрыв, С высокой стаей чаек за собою Плывет из рая… Сумрачный порыв Осенней бури ударяет с силой В заплаканные стекла, и сквозь них Сереет двор асфальтовый унылый И мутный день в потоках дождевых. 1936 Лось За горкой — рельсы, дальняя дорога И паровозов громкая тревога — Пронзительный, призывный, долгий свист. А здесь — летящая струя фонтана, Скамья, еще сырая от тумана, И падающий с веток ржавый лист. Играют мирно дети на площадке С мячом упругим, и с песком, и в прятки. Пронизан ярким солнцем парк насквозь. И вытянув негнущуюся шею, С тоской и завистью глядит в аллею Прикованный к плите чугунный лось. …Сбежать бы вниз и не по твердым плитам, А по сырой земле ступать копытом, Разбрызгивая воду мелких луж, Вдыхая запах мха, коры, болота, Из каменной неволи, из-под гнета — В лесную, дикую, родную глушь! 1937, Гельсингфорс, Kaisaniemi «Вокзальной башни — головы совиной…» Вокзальной башни — головы совиной — Два круглых, желтых глаза-циферблата Зажглись над площадью. Просвет заката Застыл за башней розоватой льдиной. Огни, огни прозрачно-золотые Идут по улицам и вдаль уводят, И буквы огненные в небе всходят, Врезая в тучи острия цветные. Расцвет вечерний города зимою. Снежинки кружатся над фонарями, Их ловят липы черными ветвями, Прохожие уносят их с собою. А под воротами поет слепая. В негромком голосе — недоуменье, И снег, небесное благословенье, К ее ногам ложится, затихая. 1936 «Как пристань, после шумных дней недели…»
Как пристань, после шумных дней недели — Безмолвное, пустое воскресенье: Круженье первой медленной метели И легких слов бесцельное круженье. Я в строфы связные их не слагаю, Пусть веют своевольною волною. Я слушаю, я музыку вдыхаю Нетронутых снежинок надо мною. И сердцу замкнутому в том отрада, Что в жизни шумной, суетной, суровой Есть нежность ангельская снегопада И музыка несказанного слова. 1935 III Судьба Покорно впутываясь в сеть интриги, В борьбу вступая с автором порой, Живет, тоскуя, на страницах книги Судьбой задуманный герой. Мечтает он о жизни своевольной, С полей страниц в широкий мир уйти, Где может быть и холодно, и больно, Но есть свои слова, свои пути, Где есть просторы, солнцем залитые, Мечты осуществленье наяву… Но автор расставляет запятые И точкой бьет, и в новую главу Спешит ввести, и не дает возврата Очарованью промелькнувших глав. Страниц все меньше. Уж близка расплата. Борьба напрасна. Автор будет прав. И знаю, нет ни счастья, ни свободы В пределах нам отмеренных страниц. Нам суждено томиться годы, годы Завидуя веселым крыльям птиц, Пока рукой наборщика суровой Из звездных букв не сложится венец, Последнее, сияющее слово: Конец. 1936 Стихи о Дон-Жуане I. «Это было, или мне снилось…» Это было, или мне снилось, Мне снилось всю ночь до зари, Как черное небо кружилось, Покачивались фонари. Как по улицам шел ты со мною, И в черной перчатке рука Сжимала мне пальцы порою, Так странно, прозрачно-легка. На углах — изваянья шоферов В дремотной, знобящей тоске И отзвук иных разговоров За нами, вверху, вдалеке… Вдруг очнувшись у стен церковных, Я вижу под шляпой впотьмах Два блика, два пламени ровных В пустых, обреченных глазах. Узнаю вас, вечный бродяга, Сквозь бреда черный туман. Но где же слуга ваш и шпага, Трагический Дон-Жуан? |
