Мне с каждым днем милее ты, все тверже взгляд, все звонче лепет, как будто новые черты рука невидимая лепит… Из цикла «Стихи о дочери» I Душная, безлунная наступила ночь. Все о сыне думала, а сказали: «Дочь». Хорошо мечтается в белизне палат… Голубые лампочки у дверей горят. Ветер стукнул форточкой, кисею струя. Здравствуй, милый сверточек, доченька моя! Все такое синее, на столе – цветы. Думала о сыне я, а родилась – ты. Ты прости, непрошеный ежик сонный мой. Я тебя, хорошую, отвезу домой. Для тебя на коврике вышита коза, у тебя, наверное, синие глаза… Ну… а если серые — маме все равно. ………………… Утро твое первое смотрится в окно. III Ты счета не ведешь годам, встречая только третье лето. Твоих мгновений череда туманом солнечным одета. Уколы маленьких обид тебя еще не могут ранить, и огорчений не хранит твоя ребяческая память. И, милой резвости полна, — как знать ребенку тяжесть ноши? — ты слово новое – «война» — лепечешь, хлопая в ладоши. IV Вагон бросало и качало. Молчали все. А вечер гас. И каждый знал: еще начало, еще неясный первый час. Казалось мне: за далью алой гремят грядущие бои… Но как бессильно я сжимала ручонки пыльные твои! А после ночь. Без искры света свершался необычный путь. Скажи, ответь – ты помнишь это? И если помнишь – позабудь. Живи, цветам и песням рада, смеясь, горюя и любя, а помнить этого не надо: я буду помнить за тебя. V Тревога. Грусть. Приходит почтальон — ни весточки о милом человеке… А городок метелью занесен до самых крыш. И, кажется, навеки. Наш новый дом в сугробах под горой, к нему бежит петлистая дорожка, в нем есть окно за ледяной корой, печурка есть, горячая картошка. Есть девочка. Зеленые глаза, лукавый рот и бантик цвета мака. Есть девочка. При ней нельзя заплакать, при ней нельзя о горьком рассказать. Она поймет. С недетской теплотой ладошки мягкие ко мне на плечи лягут… Нельзя при ней, при маленькой такой, — ей рано знать печаль житейских тягот. Я напишу ей буквы на листе, я нарисую зайчика в тетради. Я засмеюсь – ее улыбки ради. Я буду плакать после, в темноте… VII
А круг все ширится. В него вовлечены природа, люди, города и войны. Теперь ей книжки пестрые нужны, упав, она не говорит, что больно. Не любит слово скучное «нельзя», все льнет ко мне, работать мне мешая. Как выросла! Совсем, совсем большая, мы с ней теперь хорошие друзья. Она со мною слушает салюты, передвигает красные флажки и, Прут найдя на карте в полминуты, обводит пальцем ниточку реки. Понятлива, пытлива и упряма. На многое ответы ей нужны. Она меня спросила как-то: «Мама, а было так, что не было войны?» Да. Было так. И будет, будет снова. Как хорошо тогда нам станет жить! Ты первое услышанное слово еще успеешь в жизни позабыть. На этюдах. 1935 год. Салют Мы час назад не думали о смерти. Мы только что узнали: он убит. В измятом, наспех порванном конверте на стуле извещение лежит. Мы плакали. Потом молчали обе. Хлестало в стекла дождиком косым… По-взрослому нахмурив круглый лобик, притих ее четырехлетний сын. Потом стемнело. И внезапно, круто ракетами врезаясь в вышину, волна артиллерийского салюта тяжелую качнула тишину. Мне показалось, будет очень трудно сквозь эту боль и слезы видеть ей цветенье желтых, красных, изумрудных над городом ликующих огней. Но только я хотела синей шторой закрыть огни и море светлых крыш, мне женщина промолвила с укором: «Зачем? Пускай любуется малыш». И, помолчав, добавила устало, почти уйдя в густеющую тьму: «…Мне это все еще дороже стало — ведь это будто памятник ему». Беженец Он из теплушки на траву горячую по-стариковски спрыгнул тяжело. В косых лучах столбы вдали маячили, и все в степи жужжало и цвело. Внезапная прохлада наплывала, вода журчала в чаще ивняка, и эту воду пили у привала и брали в чайник вместо кипятка. Старик лежал, глазами безучастными следя за колыханьем колоска. Десятками травинок опоясанный, зеленый мир качался у виска. Июльский воздух, раскаленный, зримый, над степью тек. Старик лежал на дне. Все, не касаясь, проходило мимо. Он жил все там – в своем последнем дне. Такое же вот солнце заходящее, бормочущего сада забытье, мычанье стада и в кустах блестящее днестровское тяжелое литье. От памяти нам никуда не деться, не выжечь в мыслях прошлого огнем, но если лучше в прошлое вглядеться, увидеть можно будущее в нем. |
