«Сколько дней…» Сколько дней не спалось, не елось, не плакалось мне, не пелось, не работалось, не гулялось, — все в душе своей разбиралась. Раздала что было хорошего, что не нужно — на свалку брошено, подмела свою душу дочиста, настоящее одиночество. Настежь окна, свежо в груди… Вот теперь давай приходи! Синяя птица Ты на рынке мне купил голубку. Маленькую, худенькую, хрупкую, рыжевато-палевой окраски птицу, прилетевшую из сказки. Вытащил помятую рублевку, чтобы за покупку расплатиться… Боже, как давно и как далеко я разыскивала эту птицу. Позади, без малого, полсвета, скоро жизнь мою оденет иней… А она была совсем не синяя, рыжевато-палевого цвета. «Я пенять на судьбу не вправе…» Я пенять на судьбу не вправе, годы милостивы ко мне… Если молодость есть вторая — лучше первой она вдвойне. Откровеннее и мудрее, проницательней и щедрей. Я горжусь и любуюсь ею — этой молодостью моей. Та подарком была, не боле, та у всех молодых была. Эту я по собственной воле, силой собственной добыла. Я в ее неизменность верю оттого, что моя она, оттого, что душой своею оплатила ее сполна! «Хмурую землю…» Хмурую землю стужа сковала, небо по солнцу затосковало. Утром темно, и в полдень темно, а мне все равно, мне все равно! А у меня есть любимый, любимый, с повадкой орлиной, с душой голубиной, с усмешкою дерзкой, с улыбкою детской, на всем белом свете один-единый. Он мне и воздух, он мне и небо, все без него бездыханно и немо… А он ничего про это не знает, своими делами и мыслями занят, пройдет и не взглянет, и не оглянется, и мне улыбнуться не догадается. Лежат между нами на веки вечные не дальние дали — года быстротечные, стоит между нами не море большое — горькое горе, сердце чужое. Вовеки нам встретиться не суждено… А мне все равно, мне все равно, а у меня есть любимый, любимый! Самолеты
Запах леса и болота, полночь, ветер ледяной… Самолеты, самолеты пролетают надо мной. Пролетают рейсом поздним, рассекают звездный плес, пригибают ревом грозным, ветки тоненьких берез. Полустанок в черном поле, глаз совиный фонаря… Сердце бродит, как слепое, в поле без поводыря. Обступает темень плотно, смутно блещет путь стальной… Самолеты, самолеты пролетают надо мной. Я устала и продрогла, но ведь будет, все равно будет дальняя дорога, будет все, что суждено. Будет биться в ровном гуле в стекла звездная река, и дремать спокойно будет на моей твоя рука… Можно ль сердцу без полета? Я ли этому виной? Самолеты, самолеты пролетают надо мной. «Нам двоим посвященная…» Нам двоим посвященная, очень краткая, очень долгая, не по-зимнему черная, ночь туманная, волглая, неспокойная, странная… Может, все еще сбудется? Мне – лукавить не стану — все глаза твои чудятся, то молящие, жалкие, то веселые, жаркие, счастливые, изумленные, рыжевато-зеленые. Переулки безлюдные, непробудные улицы… Мне – лукавить не буду — все слова твои чудятся, то несмелые, нежные, то тревожные, грешные, простые, печальные слова прощальные. Эхо слышу я древнее, что в полуночи будится, слышу крови биение… Может, все-таки сбудется? Ну, а если не сбудется, разве сгинет, забудется тех мгновений течение, душ заблудших свечение? Птицы, листья и снег Утром как с цепи сорвался ветер, небо одел свинцом. Наш дуб облетел и сам не заметил, и, значит, дело с концом! По огромной спирали все выше, выше сухие листья летят, летят выше веток и выше крыши, в облака улететь хотят. Ветер вновь их сгребает, швыряет охапки, попробуй с ним поборись! У голубей застывают лапки, стая шумно взлетает с карнизов ввысь. Ветер гонит их по косой, все выше, комкает их, бесшабашно лих, им небо навстречу холодом дышит и роняет белые звезды на них. Это осень с зимой сошлись в поднебесье, там, где вьюги берут разбег, там, где в сумерках сизых летают вместе листья, птицы и снег. |
