1953 год. С дочерью. «Не сули мне…» Не сули мне золотые горы, годы жизни доброй не сули. Я тебя покину очень скоро по закону матери-земли. Мне остались считанные весны, так уж дай на выбор, что хочу: елки сизокрылые, да сосны, да березку – белую свечу. Подари веселую дворняжку, хриплых деревенских петухов, мокрый ландыш, пыльную ромашку, смутное движение стихов. День дождливый, темень ночи долгой, всплески, всхлипы, шорохи во тьме… И сырых поленьев запах волглый тоже, тоже дай на память мне. Не кори, что пожелала мало, не суди, что сердцем я робка. Так уж получилось, — опоздала… Дай мне руку! Где твоя рука? «Шагаю хвойною опушкой…» Шагаю хвойною опушкой, и улыбаюсь, и пою, и жестяной помятой кружкой из родничка лесного пью. И слушаю, как славка свищет, как зяблик ссорится с женой, и вижу гриб у корневища сквозь папоротник кружевной… Но дело-то не в певчих птицах, не в роднике и не в грибе, — душа должна уединиться, чтобы прислушаться к себе. И раствориться в блеске этом, и слиться с этой синевой, и стать самой теплом и светом, водой, и птицей, и травой, живыми соками напиться, земную силу обрести, ведь ей века еще трудиться, тысячелетия расти. «Я прощаюсь с тобою…» Я прощаюсь с тобою у последней черты. С настоящей любовью, может, встретишься ты. Пусть иная, родная, та, с которою – рай, все равно заклинаю: вспоминай! вспоминай! Вспоминай меня, если хрустнет утренний лед, если вдруг в поднебесье прогремит самолет, если вихрь закурчавит душных туч пелену, если пес заскучает, заскулит на луну, если рыжие стаи закружит листопад, если за полночь ставни застучат невпопад, если утром белесым закричат петухи, вспоминай мои слезы, губы, руки, стихи… Позабыть не старайся, прочь из сердца гоня, не старайся, не майся — слишком много меня! «Мне говорят…»
Мне говорят: нету такой любви. Мне говорят: как все, так и ты живи! Больно многого хочешь, нету людей таких. Зря ты только морочишь и себя и других! Говорят: зря грустишь, зря не ешь и не спишь, не глупи! Все равно ведь уступишь, так уж лучше сейчас уступи! …А она есть. Есть. Есть. А она – здесь, здесь, здесь, в сердце моем теплым живет птенцом, в жилах моих жгучим течет свинцом. Это она – светом в моих глазах. Это она – солью в моих слезах, зрение, слух мой, грозная сила моя, солнце мое, горы мои, моря! От забвенья – защита, от лжи и неверья – броня… Если ее не будет, не будет меня! …А мне говорят: нету такой любви. Мне говорят: так и ты живи! А я никому души не дам потушить. А я и живу, как все когда-нибудь будут жить! «Пускай лучше ты не впустишь меня…» Пускай лучше ты не впустишь меня, чем я не открою двери. Пускай лучше ты обманешь меня, чем я тебе не поверю. Пускай лучше я в тебе ошибусь, чем ты ошибешься во мне. Пускай лучше я на дне окажусь, чем ты по моей вине. Пока я жива, пока ты живой, последнего счастья во имя, быть солнцем хочу над твоей головой, землей — под ногами твоими. «Не опасаюсь впасть в сентиментальность…» Не опасаюсь впасть в сентиментальность, для нас с тобой такой угрозы нет. Нас выручает расстояний дальность, число разлук, неумолимость лет. Нам ничего судьба не обещала, но, право, грех ее считать скупой: ведь где-то на разъездах и причалах мы все-таки встречаемся с тобой. И вновь – неисправимые бродяги — соль достаем из пыльного мешка, и делим хлеб, и воду пьем из фляги до первого прощального гудка. И небо, небо синее такое, какое и не снилось никому, течет над нами вечною рекою в сплетеньях веток, в облачном дыму. |
