Воспоминание Мне жаль голубого приморского дня с персидской сиренью, горячей и пряной, с бушующим солнцем, соленой моряной; мне жаль этой встречи, короткой и странной, когда ты подумал, что любишь меня. Дымясь и блеща, закипали буруны, чернели на рейде тела кораблей… За нами пришла краснокрылая шхуна, но мы не рискнули довериться ей. Кричала сирена в порту, как тревога, и стонущий голос по ветру несло… Цыганка сказала: – Печаль и дорога… — Такое у них, у цыган, ремесло. Цыганка лукавая и молодая взяла твою руку: – А ну, погадаю! — Но ты побоялся ее ворожбы, ты думал, что можно уйти от судьбы! Попробуй уйди… Полустанок осенний, печаль и смятенье последних минут… Ни просьбы, ни слезы, ни ложь во спасенье уже ни тебя, ни меня не спасут. Но даже теперь, на таком расстоянье, случается вдруг, и тебя и меня в летящих ночах настигает сиянье того голубого, приморского дня. Арык Глаз к сиянью такому еще не привык… Зной густой, золотой и тягучий, как мед… А за домом, в саду, пробегает арык, как живой человек, говорит и поет. Он струится, как будто в ущелье зажат, меж забором и каменной пестрой стеной. Распахнется калитка… Лучи задрожат… Засмуглеет рука… Брызнет звон жестяной. С мягким бульканьем вглубь окунется кувшин, И опять тишина. Он один ни на миг не стихает, сбегая с далеких вершин, торопливый арык, говорливый арык… В нем вода холодна и молочно-бела, и, как лента из шелка, упруга в горсти… С первой встречи я сердце ему отдала. Пели птицы в саду: «Не спеши, погости». Счастье ходит со мной по дороге любой… А покой… А покоя не будет нигде. В час, когда занимался рассвет голубой, я пришла попрощаться к ханларской воде. За пишущей машинкой. «Открываю томик одинокий…» Открываю томик одинокий — томик в переплете полинялом. Человек писал вот эти строки. Я не знаю, для кого писал он. Пусть он думал и любил иначе, и в столетьях мы не повстречались… Если я от этих строчек плачу, значит, мне они предназначались. «К земле разрыхленной припал он…»
К земле разрыхленной припал он, ловя подземный сладкий ток… Еще довольствуется малым прогрызший семечко росток. А уж над ним с утра до ночи и после, с ночи до утра, дожди таинственно хлопочут, колдуют птицы и ветра… Он кверху тянется. Нигде так не виден неуемный рост… Он вымахнул до нижних веток и хочет вырасти до звезд! Он всех развесистей и выше среди родных своих дубрав, но что ни год – смирней и тише его неукротимый нрав. Еще он крепкий и красивый… Звезда теперь совсем близка… Но в нем уже иссякли силы первоначального броска. Так и застыл он на столетья на прерванном своем пути, и шумные лесные дети спешат отца перерасти! «Молодость… Старость…» Молодость… Старость… Привычно, знакомо. А я бы делила жизнь по-другому: я на две бы части ее делила, на то, что будет, и то, что было. Ведь жизнь измеряют — знаете сами — когда годами, когда часами. Знаете сами — лет пять или десять минуте случается перевесить. Я не вздыхаю: о, где ты, юность! Не восклицаю: ах, скоро старость! Я жизни вопрос задаю, волнуясь: что у тебя для меня осталось? Припоминаю я все, что было, жизнь пересматриваю сначала, как беспощадно меня учила, какие подарки порой вручала. Знала я счастье, не знала покоя, знала страданья, не знала скуки. С детства открылось мне, что такое непоправимость вечной разлуки. Руки мои красивыми были, нежными были, сильными стали. Настежь я сердце свое раскрыла людскому счастью, людской печали. Я улыбалась и плакала с ними, стала мудрее и непримиримей, мягче я стала, тверже я стала, лгать и завидовать перестала. Молодость – сила. Старость – усталость. Думаю — сила в запасе осталась! Десятибалльный шторм на море Его повсюду было слышно — сплошной угрюмый гул валов… Я в темноте на берег вышла, ища защиты у стволов. Столпотворенье звуков грозных обрушилось навстречу мне. Хватаясь ветками за воздух, стонали сосны в вышине. Кипело море в мути белой… Гоня песчаную пургу, бесился ветер оголтелый на опустелом берегу. Валил он туч свинцовых горы, с натугой вламывался в лес и каждого хватал за горло, кто смел пойти наперерез. Гудело море разъяренно, возненавидя тишину, когда оно плескалось сонно у смирных дачников в плену. И, прирученное, урчало, песка вылизывая гладь, и не спеша пловцов качало, чтобы не слишком укачать, и отдыхающим в угоду светилось светом голубым… Люблю, когда свою свободу ты отдавать не хочешь им! Когда ты с берегами в споре и гнев твой слышен далеко… Десятибалльный шторм на море. О, как мне дышится легко! |
