Господа! Оно ниспослано богом, это возмущение, потрясающее Сицилию, над которой ныне реет знамя патриотизма, веры, свободы, доблести, героизма, Сицилию, которая охвачена революцией, затмившей собой извержение Этны!
Да, это должно было произойти, — и как чудесно, что пример всему миру подала страна постоянных извержений! (Возгласы: «Браво!»)
О, как велик народ, когда настает его час! Как прекрасно все это — и нарастающее возмущение, и его взрыв, и забвение всех мелких интересов и низменных страстей! Как прекрасны эти женщины, которые воодушевляют своих мужей и сражаются сами, эти матери, кричащие своим сыновьям: «Иди!», как прекрасна та радость, которую испытываешь, хватаясь за оружие, дыша полной грудью, ощущая в себе биение жизни, и тот возглас, который вырывается у всех, и то сияние, которое озаряет небосвод! Никто уже не думает о наживе, о золоте, о чревоугодии, о наслаждениях, о безумстве оргий; негодование и отвага воодушевляют всех; люди выпрямляются во весь рост; горделиво поднятые головы бросают вызов тиранам; бесчеловечные установления отменяются, деспотов низлагают, умы сбрасывают оковы, Парфенон стряхивает с себя полумесяц, и, озаренная солнцем, появляется суровая Минерва с копьем в руке. Разверзаются гробницы, и мертвецы окликают друг друга из могил. О, воскресните! Это больше, чем жизнь, это апофеоз. Сердца бьются в прекраснейшем порыве, и те, кто некогда потерпел поражение в героической борьбе, утешаются, и глаза мыслителей, некогда изгнанных из родной страны, наполняются слезами, когда то, что было принижено, негодует, а то, что было повержено, восстает вновь, когда пленительно и в то же время грозно воскресает былое величие, когда Стамбул снова становится Византией, Сетиньях — Афинами, а Рим — снова Римом! (Взрыв аплодисментов.)
Все мы, кто бы мы ни были, должны рукоплескать Италии. Восславим эту землю, даровавшую миру столько великих начинаний. Alma parens.[18] У таких наций некоторые отвлеченные истины предстают нам ощутимо, наглядно. Эти нации, подобно девственницам, охраняют свою честь и, подобно матерям, рождают новое.
Вы все, слушающие меня, скажите: встает ли перед вашими глазами это изумительное видение — свободная Италия? Свободная от Тарентского залива до лагун святого Марка, ибо — клянусь в этом на твоей могиле, о Манин! — Венеция будет участницей этого торжества! Скажите, явилось ли вам это видение, которое завтра претворится в реальность? Свершилось: все, что было ложью, обманом, тленом, мраком, развеялось в прах. Италия существует! Италия вновь стала Италией! Где было географическое понятие, там теперь нация; где был труп, там живой дух; где реял призрак, теперь, расправив крылья, витает великая защитница народов — Свобода. Италия, эта великая покойница, воскресла; смотрите, она встала и улыбается всему человечеству. Она говорит Греции. «Я твоя дочь», она говорит Франции: «Я твоя мать». Она окружена толпой своих поэтов, своих ораторов, своих художников, своих философов; все это — великие наставники человечества, хранители мирового разума, члены сената всемирной истории; по правую и по левую руку ее — два великих человека потрясающей мощи: Данте и Микеланджело. Ах, говоря языком политики, любящей такие выражения, это будет самый великий из «совершившихся фактов»! Какое торжество! Какой взлет! Какое великое чудо — единство, внезапно, одной вспышкой молнии пронизывающее все эти столь различные в своем великолепии и все же связанные кровными узами города — Милан, Турин, Геную, Флоренцию, Болонью, Пизу, Сиену, Верону, Парму, Палермо, Мессину, Неаполь, Венецию, Рим! Италия воспрянула, Италия шествует, patuit dea;[19] она блистает; в поступательное движение всего человечества она вносит пылкую жизнерадостность, присущую ее духу, и это лучезарное сияний воспламенит всю Европу; новый свет, озаривший землю, зажжет взоры всех народов восторгом не менее бурным, бросит на каждое чело отблеск не менее прекрасный, вызовет не меньшее преклонение, не меньшую радость, не меньшее ликование, чем если бы в небе засияла новая звезда! (Возгласы: «Браво! Браво!»)
Господа, если мы хотим понять не только то, что происходит, но и то, что подготовляется, мы не должны забывать, что Гарибальди — человек сегодняшнего дня, человек завтрашнего дня, вместе с тем и человек вчерашнего дня; прежде чем стать борцом за воссоединение Италии, он боролся за создание Римской республики. На наш взгляд, как и на взгляд всех, кто способен понять, что путь прогресса неизбежно извилист и что прежде чем осуществиться, идея не раз перевоплощается, 1860 год является продолжением 1849. (Сильнейшее волнение.)
Освободители народов — великие люди. Да будут народы признательны им, как бы ни складывалась судьба этих героев! Вчера им сопутствовали слезы, сегодня — клик: «Осанна!» Провидение иногда восстанавливает равновесие: Джон Браун гибнет в Америке, но Гарибальди торжествует в Европе. Человечество, отчаявшееся при виде позорной виселицы Чарлзтоуна, снова обретает надежду, взглянув на сверкающий клинок Каталафими. (Возгласы: «Браво!»)
Братья мои в человечестве, настал час ликования и радостных объятий! Отбросим все, что нас разделяет, всякие политические разногласия, — все это теперь не имеет значения; в великий час, ныне переживаемый нами, устремим взоры наши на одну лишь эту священную задачу, на эту высокую цель, на взошедшую ныне чудесную зарю — освобождение народов, и сольем наши души в едином мощном возгласе, достойном и человечества и неба: «Да здравствует Свобода!» Если Америка, увы, со зловещим упорством сохраняющая рабство, клонится к мраку ночи, да воссияет снова Европа! Да воссияет снова ярче, чем когда-либо прежде, и навеки неугасимо, первородная цивилизация Старого Света, благодаря Вольтеру уничтожившая суеверия, благодаря Уилберфорсу — рабство, благодаря Беккарии — эшафот, и да воздвигнет она вновь над миром древний свой маяк, где сияют три светоча — Франция, Англия, Италия. (Восторженные клики.)
Господа, еще одно слово. Перед тем как распроститься с Сицилией, бросим на нее последний взгляд. Подведем итоги.
Какой вывод можно сделать из этой грандиозной эпопеи? Что вытекает из всего этого? Нравственный закон, священный закон. И он гласит:
Грубая сила — ничто.
Да, грубая сила — ничто. Существует только справедливость.
Существуют только основные принципы; существуют только истина и право. Существуют только народы; существуют только души человеческие — сила, борющаяся за идеал; существует только совесть на земле и провидение на небесах. (Сильнейшее волнение.)
Что такое грубая сила? Что такое меч? Кто из мыслящих людей страшится меча? Не мы, свободолюбивые люди Франции, не вы, свободолюбивые люди Англии. Кто сознает свою правоту, тот высоко поднимает голову. Сила и меч — ничто. Меч — лишь узкая блестящая полоска, которая зловеще пронизывает мрак и мгновенно исчезает, тогда как справедливость сияет в веках; справедливость — это истина, вечно живущая в душах людей, это живой бог, которого человек носит в себе. Поэтому победа неизменно остается за теми, кто сражается в защиту справедливости. Один человек, на стороне которого справедливость, подобен целому легиону; один клинок, на стороне которого справедливость, подобен молнии. Кто сказал «справедливость» — сказал «победа». Препятствия? Их нет. Поистине — их нет. Против воли будущего бессильно любое «вето». Взгляните, к чему свелось сопротивление в Европе: Австрией постепенно овладевает бессилие, Россия примиряется с неизбежным. Взгляните на Неаполь: борьба тщетна. Напрасны все усилия агонизирующего прошлого. Меч рассыпается в прах. Те, чье имя Ланца, Ланди, Аквила, обратились в призраки. Сейчас Франциску II, быть может, кажется, что он еще существует. Он ошибается; заявляю ему, он — тень. Пусть он даже решительно откажется от капитуляции, пусть удушит Мессину, как удушил Палермо, пусть цепляется за жестокость — с ним покончено. Он уже отцарствовал. Мрачные кони изгнания бьют копытами о землю у дверей его дворца.
