Что же касается измышлений, клеветы, гнусных нападок, принимайте их как должное: это снаряды, которые посылает в вас Империя.

Главное — не протестуйте, ибо это вызовет смех. За протестом снова последует оскорбление, причем такое же: его даже не потрудятся изменить. Зачем брызгать новой слюной? Хороша и вчерашняя.

Поношения будут продолжаться непрерывно, каждый день, с неутомимым спокойствием и сознанием полной удовлетворенности, подобно вращающемуся колесу и льющейся из продажных уст лжи. О возмездии нечего и думать: оскорбитель прикрывается своей же низостью; насекомое спасается благодаря своей ничтожности; нельзя раздавить пустое место. И клеветник, уверенный в своей безнаказанности, отдается клевете с радостным сердцем; он опускается до таких бессмысленных мерзостей, что унижение, которому подвергаешься, опровергая эту клевету, превосходит отвращение, которое испытываешь, когда ее сносишь молча.

Оскорбителям внимают дураки, им все это очень смешно.

Некоторые доходят до того, что удивляются — как это вы не считаете естественным быть предметом клеветы и насмешек? Разве вы не для этого существуете? О, наивный человек, вы превратились в мишень. Вот господин, принятый в члены Академии за нанесенное вам оскорбление; вот другой, получивший крест за тот же доблестный поступок: император наградил его за деятельность на почетном поприще клеветы; а вот еще один, отличившийся особо блистательной и унизительной ложью по вашему адресу, — он назначен префектом. Оскорблять вас весьма прибыльно. Надо же, чтоб люди на что-нибудь жили. Черт возьми! Ведь почему-то вас изгнали?

Будьте благоразумны, вы сами во всем виноваты. Кто вас заставил считать дурным государственный переворот? Что за дикая мысль пришла вам в голову — стать на защиту права? Что за вздор — выступать на стороне закона? разве можно брать на себя защиту права и закона, когда их больше никто не защищает? Вот демагогия! Упрямиться, упорствовать, настаивать — все это бессмыслица. Некто закалывает право и убивает закон. Вероятно, у него есть на то свои основания. Будьте заодно с этим человеком. Успех служит ему оправданием. Будьте на стороне успеха, ибо успех становится правом. Все вам будут за это признательны. Мы будем всячески расхваливать вас за это. Вместо того чтобы быть изгнанником, вы станете сенатором и не будете казаться идиотом.

Неужели вы осмелитесь усомниться в законном праве этого человека? Но вы же видите, что он преуспел! Вы же видите, что обвинявшие его судьи приносят ему присягу! Вы же видите, что священники, солдаты, епископы, генералы идут за ним! Вы считаете себя более добродетельным, чем все они! Вы собираетесь им всем сопротивляться! Полноте! На одной стороне — все, что почитается и вызывает почтение, все, что уважается и вызывает уважение; на другой стороне — вы! Это глупо, — мы смеемся над вами, и мы правы. Лгать на скотину разрешается. Все порядочные люди — против вас, а мы, клеветники, мы заодно с порядочными людьми. Послушайте: одумайтесь, придите в себя! Нужно же было спасти общество. От кого? От вас. Чем только вы нам не угрожали! Прекращением войн, уничтожением эшафота, отменой смертной казни, бесплатным и обязательным обучением, ликвидацией неграмотности! Это было ужасно. И сколько отвратительных утопий: женщина из бесправной превратится в полноправную, эта половина рода человеческого будет допущена к участию в выборах; брак станет свободным — будет разрешен развод; бедные дети будут учиться, как и богатые, равенство возникнет из образования, налоги будут сперва уменьшены, а потом отменены совсем благодаря уничтожению паразитизма, отдаче в наем общественных зданий, превращению нечистот в удобрения, распределению общинной собственности, вспашке ранее необработанных земель, правильному использованию общественных доходов; жизнь станет дешевой в результате обильного разведения рыб в реках; не будет ни классов, ни границ, ни перегородок; будет создана Европейская республика с единой монетной системой для всего континента, денежное обращение ускорится в десятки раз, а это повлечет за собой десятикратный рост богатства! Какое безумие! Надо же было обезопасить себя от всего этого! Как! Между людьми установился бы мир, не было бы больше армий, не было бы больше военной службы? Как! Французская земля была бы возделана так, что смогла бы прокормить двести пятьдесят миллионов человек; налога не стало бы, и наша страна жила бы на свои доходы? Как! Женщина голосовала бы, отец признавал бы права детей, мать семейства перестала бы быть рабой и служанкой, и муж больше не имел бы права убить жену? Как! Священник не был бы больше учителем? Как! Не было бы больше ни сражений, ни солдат, ни палачей, ни виселиц, ни гильотин? Но ведь это ужасно! Надо было нас спасти. Президент это и сделал, — да здравствует император! Вы ему сопротивляетесь. За это мы вас терзаем, мы пишем про вас невероятные вещи. Мы прекрасно знаем, что это неправда, но мы оберегаем общество, а клевета, оберегающая общество, общественно полезна. Раз судьи на стороне государственного переворота, правосудие тоже стоит за него; раз духовенство на стороне государственного переворота, религия тоже стоит за него; религия и правосудие — понятия незапятнанные и священные; клевета, идущая им на пользу, представляет собой часть почестей, которыми мы им обязаны; это публичная девка, пусть, но она служит девственницам. Уважайте ее!

Так рассуждают оскорбители.

Изгнаннику же лучше всего думать о другом.

Раз он на берегу моря, пусть воспользуется этим. Пусть это вечное движение бесконечности придаст ему мудрости. Пусть он поразмыслит о вечном мятеже волн против берега и о наглых выпадах против истины. Диатрибы тщетно корчатся и извиваются. Пусть он посмотрит, как волна оплевывает берег, и задумается над тем, что выигрывает ее слюна и что теряет гранит.

Нет, не нужно бунтовать в ответ на оскорбление, не нужно расточать своего волнения, думая о возмездии, — храните суровое спокойствие. Утес весь мокр от брызг, но он не сдвигается с места; иногда он даже блестит от этих брызг. Клевета оставляет за собой глянцевитый след. По серебристой полоске на розе узнают, что прошла гусеница.

Плевок в лицо Христу — что может быть прекраснее!

Один священник, некто Сегюр, назвал Гарибальди трусливым и, в приливе метафорического вдохновения, добавил: «Как луна!» Гарибальди труслив, как луна! Это способно возбудить игру мысли; отсюда можно прийти к некоторым выводам: Ахилл — трус, стало быть Терсит — храбрец; Вольтер глуп, стало быть Сегюр мудр.

Пусть же изгнанник выполняет свой долг, и пусть он не мешает клевете делать свое грязное дело.

Загнанный, преданный, освистанный, облаянный, искусанный — пусть изгнанник молчит.

Молчание — великая вещь.

Ведь желая ответить на оскорбление, распаляешь его. Все, что бросаешь в ответ на клевету, служит для нее горючим. Даже собственный позор она заставляет служить своему ремеслу. Опровергать ее — значит ее удовлетворять. В сущности клевета глубоко уважает свою жертву. Клевета — страдающая сторона: она умирает от презрения. Она мечтает о чести быть опровергнутой. Не доставляйте ей этой чести. Если бы она получила пощечину, это означало бы для нее, что она замечена. Она показала бы свою пылающую щеку и сказала: «Стало быть, я существую».

Да и потом, к чему и на что изгнанникам жаловаться? Обратитесь к истории. Великих людей поносили еще больше, чем их.

Оскорбление — старая привычка людей: бросаться камнями доставляет особое удовольствие бездельникам; горе тому, кто возвышается над общим уровнем; удел тех, кто стоит на вершине, — ждать молнии с неба и града камней с земли. Это почти их вина: к чему было взбираться на вершину? Они привлекают к себе внимание и оскорбление. Этот прохожий-завистник всегда находится на улице; его миссия — ненависть; его постоянно встречаешь, тщедушного и обозленного, в тени высоких зданий.

Специалистам стоило бы заняться выяснением причин бессонницы великих людей. Гомер спит — bonus dormitat, [3] но во сне его жалит Зоил. Эсхил чувствует на коже зуд от укусов Эвпола и Кратина. Эти мелкие насекомые кишат роем: Вергилия покалывает Мевий, Горация — Лицилий, Ювенала — Кодр; к Данте пристал Чекки, к Шекспиру — Грин, к Ротру — Скюдери, а к Корнелю — Академия; у Мольера есть Донно де Визе, у Монтескье — Дефонтен, у Бюффона — Лабомелль, у Жан-Жака — Палиссо, у Дидро — Нонотт, у Вольтера — Фрерон. Слава — это золотое ложе, в котором водятся клопы.