Я продолжаю. Итак, вот, на мой взгляд, идеальное решение вопроса: бесплатное обязательное обучение в том объеме, который я только что указал. Величественная система народного образования, созданная и направляемая государством, начинающаяся с сельской школы и восходящая, ступень за ступенью, до Коллеж де Франс и еще выше, до Института. Врата науки настежь раскрыты для всех способных людей. Всюду, где есть пашня, всюду, где есть ум человеческий, должна быть книга. Ни одной сельской общины без начальной школы, ни одного городка без коллежа, ни одного крупного города без высшего учебного заведения. Обширнейшее сочетание, или, вернее сказать, обширнейшая сеть рассадников просвещения — лицеев, гимназий, коллежей, университетских кафедр, библиотек; их лучи, слитые воедино, освещают всю страну, повсюду пробуждая дремлющие способности, вызывая к жизни глубоко таящиеся призвания. Словом, воздвигнутая рукою государства прочная лестница познания, основание которой упирается в самые глубокие, самые отсталые низы общества, а верхние ступени уходят в лучистое поднебесье. Ничто не может воспрепятствовать последовательному восхождению. Сердце народа и мозг Франции непрерывно общаются друг с другом. (Продолжительные аплодисменты.)

Таким мне представляется народное образование, организованное в национальных масштабах. Господа! При этой, созданной государством, прекрасной системе бесплатного народного образования, которая призывает к себе всех людей — и щедро и скудно одаренных, — безвозмездно обеспечивает им самых лучших учителей и самые лучшие методы обучения и является образцом научности и стройности, системе разумной, подлинно французской, христианской и либеральной, благодаря которой национальный гений, несомненно, достиг бы наивысшего расцвета, — при такой системе я, нимало не колеблясь, допустил бы свободу преподавания: свободу преподавания для частных учителей, свободу преподавания для религиозных конгрегаций, свободу преподавания полную, неограниченную, безусловную, подчиненную, как и все другие свободы, действию общих государственных законов, — и эту свободу не пришлось бы ставить под бдительный надзор государства, так как противовесом ей служило бы бесплатное народное образование, предоставляемое все тем же государством. (Возгласы «Браво!» слева, ропот справа.)

Таково, повторяю, идеальное решение вопроса. Не волнуйтесь, господа, до этого еще далеко, ибо успешно разрешить эту проблему, как и все другие социальные проблемы нашего времени, можно только при условии больших денежных затрат.

Но все же, господа, это идеальное решение необходимо было указать; ведь всегда нужно ясно говорить, к чему стремишься. Его можно рассматривать со всевозможных точек зрения, но сейчас еще рано вдаваться в подробности. Я знаю, что Собранию нужно беречь время, и поэтому тотчас перейду к рассмотрению современного состояния этого вопроса. Я намерен рассмотреть его в той стадии относительной зрелости, которой он достиг под воздействием совершившихся событий, с одной стороны, и под воздействием здравого смысла общества — с другой.

Исходя из этой несколько суженной, но реальной точки зрения, из положения вопроса в настоящем, я хочу — и я это заявляю — свободы преподавания, но под наблюдением государства; а так как я считаю необходимым, чтобы это наблюдение было действенным, то я хочу, чтобы государство было светским, полностью светским, исключительно светским. Еще до меня достопочтенный господин Гизо сказал, что в деле народного образования государства может и должно руководствоваться только принципами светской власти.

Итак, повторяю, я хочу свободы преподавания под наблюдением государства, и я убежден, что представлять государство в этом столь щекотливом и сложном деле, требующем сотрудничества всех живых сил страны, могут только люди, которые подвизаются на самых высоких поприщах, но которые ни в интересах религии, ни в интересах политики не поступятся единством нации. Это означает, что, на мой взгляд, епископам или их уполномоченным не место ни в высшем наблюдательном совете, ни в окружных советах. Да, я настаиваю на том, что нужно провести в жизнь, быть может даже более последовательно, чем когда-либо, древний благотворный принцип отделения церкви от государства, о котором так мечтали наши отцы: это и в интересах церкви и в интересах государства. (Шумное одобрение слева. Протесты справа.)

Я сказал вам, чего я хочу. А вот чего я не хочу.

Я не хочу того закона, который вам предлагают.

Почему?

Господа! Этот закон — оружие.

Оружие само по себе — ничто; все зависит от руки, которая им завладеет.

Чья же рука завладеет этим законом?

В этом весь вопрос.

Господа! Им завладеет рука клерикальной партии. (Возгласы: «Совершенно верно!» Продолжительное возбуждение.)

Господа! Я опасаюсь этой руки, я хочу сломать это оружие, я отвергаю этот законопроект.

Предупредив об этом, я перехожу к рассмотрению самого законопроекта.

Прежде всего я должен самым решительным образом опровергнуть довод, всегда выдвигаемый против тех, кто разделяет мою точку зрения, — единственный довод, который может показаться убедительным.

Нам говорят: вы исключаете духовенство из государственного наблюдательного совета, значит вы хотите упразднить религиозное воспитание?

Господа, я сейчас поясню свою мысль, чтобы никто никогда не мог по моей вине превратно понять то что я говорю, и то, что я думаю.

Я не только далек — вы слышите? — от намерения упразднить религиозное воспитание, но считаю, что в наши дни оно необходимо, как никогда. Чем более возвышается человек, тем более необходима ему вера. Чем более он приближается к богу, тем яснее он должен видеть бога. (Движение в зале.)

Несчастье нашего времени, пожалуй даже почти единственное несчастье нашего времени, — это весьма распространенная склонность полагать, что земная жизнь вмещает в себе все. (Сильное возбуждение в зале.) Утверждение, что жизнь земная, материальная — предел и цель пути человека, что за ней уже нет ничего, усугубляет горести людские. К бремени, лежащему на обездоленных, прибавляется тягостная мысль о небытии, и страдание — закон, установленный богом, обращается в отчаяние — закон, царящий в аду. (Продолжительное движение.) Отсюда глубокие потрясения общества. (Возгласы: «Да, да!»)

Никто из находящихся здесь не усомнится, что я принадлежу к числу тех, кто, мало сказать — искренне, кто с невыразимой страстностью жаждет всеми возможными средствами улучшить в этой жизни участь страждущих; но самое неотложное из этих улучшений — вдохнуть в них надежду. (Возгласы «Браво!» справа.) Насколько легче переносятся наши земные страдания, когда им сопутствует беспредельная надежда! (Возгласы: «Превосходно, превосходно!»)

Общий наш долг, всех нас, кто бы мы ни были, законодатели или епископы, священники или писатели, общий наш долг — устремлять, направлять, расточать всю энергию общества во всех ее проявлениях на борьбу с нищетой и на уничтожение нищеты. (Возгласы «Браво!» слева.) И вместе с тем наш долг — побуждать всех людей обратить взоры к небесам (возгласы «Браво!» справа), направить все души, все чаяния к иной, посмертной жизни, где над всеми свершится суд и всем воздастся по заслугам. Скажем во весь голос — все те, кто претерпел незаслуженные или ненужные страдания, будут вознаграждены за них. Смерть дарует возмещение. (Возгласы «Превосходно!» справа. Движение в зале.) Материальным миром правит закон равновесия; духовным миром правит закон справедливости. У последней черты всегда находишь бога. Мы должны всегда помнить сами и внушать всем, что жизнь наша была бы лишена всякого достоинства и человеку не стоило бы жить, если бы нам предстояло исчезнуть бесследно. Что облегчает нам работу, освящает наш труд, наделяет человека силой, добротой, мудростью, терпением, доброжелательностью, справедливостью, делает его одновременно смиренным и великим, достойным образования, достойным свободы? Прозрение иного, лучшего мира, вовек сияющего сквозь мрак земной жизни. (Бурное единодушное одобрение.)