Париж готов скорее пойти на смерть, чем допустить бесчестие Франции. (Возгласы: «Превосходно! Превосходно!») Достойно внимания и то обстоятельство, что Париж дал нам наказ поднять свой голос не только в защиту Франции, но одновременно и в защиту Европы. Париж выполняет свою роль столицы континента.
Нам, а следовательно, и вам, предстоит решить две задачи:
Возродить Францию и предупредить Европу. Да, в этот час интересы Европы совпадают с интересами Франции. Речь идет о том, предстоит ли Европе вновь стать феодальной; речь идет о том, должны ли мы, едва избежав одной опасности — теократического режима, подвергнуться другой опасности — режиму военщины.
Ибо в этот роковой год Собора и резни… (Возгласы: «Ого!»)
Голос слева. Да! Да! Превосходно!
Виктор Гюго.…я не допускал, что можно отрицать стремление папы провозгласить себя непогрешимым, и не допускаю мысли, что можно оспаривать факт появления средневекового императора рядом с пытающимся воскреснуть средневековым папой. (Шум справа. Одобрительные возгласы на левых скамьях.)
Один из правых депутатов. Вы говорите не по существу!
Другой правый депутат. Во имя нашей несчастной родины оставим все это в стороне. (Оратора прерывают.)
Председатель. Я не давал вам слова. Продолжайте, господин Виктор Гюго.
Виктор Гюго. Если насилие, которое сейчас именуют мирным договором, свершится, если этот безжалостный мир будет заключен, то Европа лишится покоя; мир будет ввергнут в состояние непрерывной тревоги. (Одобрение на левых скамьях.)
В Европе отныне будут существовать две грозных нации: одна — в силу того, что она окажется победительницей, другая — в силу того, что она окажется побежденной. (Сильное волнение в зале.)
Глава правительства. Это справедливо!
Дюфор, министр юстиции. Это глубоко справедливо!
Виктор Гюго. Одна из этих двух наций, победоносная Германия, принесет с собой империю, порабощение, иго военщины, казарменное оглупление, жестокую дисциплину, распространяющуюся даже на умы, парламент, укрощаемый тюремным заключением для ораторов… (Движение в зале.)
У этой нации-победительницы будет император, управляющий как милостью божьей, так и, в особенности, волей военщины: то будет одновременно византийский кесарь и германский кайзер; для этой нации непреложным законом будет приказ, а скипетром — сабля; на свободное слово наденут намордник, мысль задушат, совесть поставят на колени; не будет никакой трибуны, никакой печати! Царство мрака!
Другая, побежденная нация, будет источником света. Она сохранит свободу, сохранит республику; она будет подчиняться не божественному, а человеческому праву; она сохранит свободную трибуну, свободу печати, свободу слова, свободу совести, возвышенную душу! Эта нация и впредь сохранит свою роль поборника прогресса, проводника новых идей и защитника угнетенных рас! (Возгласы: «Превосходно! Превосходно!») И в то время как победившая Германия, порабощенная собственной военщиной, склонит голову под тяжестью одетой на нее каски, вокруг чела побежденной, но сохранившей свое величие Франции будет сиять ореол народовластия. (Движение в зале.) И цивилизация, столкнувшись лицом к лицу с варварством, должна будет определить свой путь и свое отношение к этим двум нациям, из которых одна была светочем Европы, а другая ввергнет ее во мрак.
Какой из этих двух народов больше достоин сожаления? Вышедший победителем, но порабощенный, или потерпевший поражение, но оставшийся независимым? Оба. (Снова движение в зале.)
Вольно Германии считать себя счастливой и гордой, приобретя две провинции и утратив свободу, но нам — нам жаль ее; нам кажется жалким расширение границ, купленное ценою унижения, нам жаль ее, ибо она была народом, а отныне стала всего лишь империей. (Возгласы: «Браво! Браво!»)
Я только что сказал: в Германии будет двумя провинциями больше. Но это еще не произошло, и я прибавлю: это никогда не произойдет. Никогда, никогда! Захватить — не значит владеть. Владеть страной можно лишь с ее согласия. Разве Турция владела Афинами? Разве Австрия владела Венецией? Разве Россия владеет Варшавой? (Движение в зале.) Разве Испания владеет Кубой? Разве Англия владеет Гибралтаром? (Шум с разных сторон.) Фактически — да; с точки зрения права — нет! (Шум.)
Голос справа. Вы говорите не по существу!
Виктор Гюго. Как не по существу?
Голоса слева. Говорите, говорите!
Председатель. Соблаговолите продолжать, господин Виктор Гюго.
Виктор Гюго. Завоевание — это грабеж, и ничего больше. Оно стало фактом, пусть; но право не выводят из фактов. Эльзас и Лотарингия — надеюсь, теперь я говорю по существу? — хотят остаться Францией; они останутся Францией вопреки всему, ибо Франция олицетворяет республику и цивилизацию; и Франция, со своей стороны, никогда не поступится своим долгом в отношении Эльзаса и Лотарингии, в отношении самой себя, в отношении мира.
Господа, в Страсбурге, в прославленном Страсбурге, разрушенном прусскими снарядами, высятся два памятника — Гутенбергу и Клеберу. И вот, повинуясь внутреннему голосу, мы клянемся Гутенбергу не позволить задушить цивилизацию, мы клянемся Клеберу не позволить задушить республику. (Возгласы: «Браво! Браво!» Аплодисменты.)
Мне отлично известно, что нам говорят: «Подчинитесь последствиям событий, вызванных вами самими». И еще нам говорят: «Покоритесь, Пруссия отнимает у вас Эльзас и часть Лотарингии, но это — ваша вина и ее право: зачем вы на нее напали? Она вас не трогала; Франция виновна в этой войне, Пруссия в ней неповинна».
Неповинная Пруссия!.. Вот уже целое столетие, как мы являемся свидетелями преступных деяний Пруссии, той самой Пруссии, которую сегодня объявляют невиновной. Она захватила… (Шум в различных местах зала.)
Председатель. Господа, соблаговолите сохранять молчание. Шум прерывает оратора и затягивает дискуссию.
Виктор Гюго. Чрезвычайно трудно выступать в Собрании, если оно не желает позволить оратору закончить свою мысль.
Со всех сторон. Говорите! Говорите! Продолжайте!
Председатель. Господин Виктор Гюго, реплики не носят того характера, который вы им приписываете.
Виктор Гюго. Я сказал, что право не на стороне Пруссии. Пруссаки оказались победителями, пусть; но станут ли они господами Франции? Нет! В настоящем — может быть; в будущем — никогда! (Возгласы: «Превосходно! Браво!»)
Англичане завоевали Францию, но не смогли ее удержать; пруссаки заполоняют Францию, но не владеют ею. Рука любого чужеземца, который осмелится схватить Францию, тут же выронит это раскаленное железо. Объясняется это тем, что Франция — больше чем народ. Пруссия напрасно тужится; ее свирепые усилия окажутся тщетными.
Можно ли представить себе что-либо подобное: прошлое уничтожает будущее? Так вот, уничтожение Франции Пруссией — такая же несбыточная мечта. Нет! Франция не погибнет! Нет, она не погибнет, как бы далеко ни зашла трусость Европы! Нет! Несмотря на ее изнеможение, несмотря на все грабежи, несмотря на все раны, несмотря на разруху, несмотря на бремя этой злодейской войны, несмотря на бремя этого ужасного мира, моя страна не покорится! Нет!
Тьер, глава правительства. Нет!
Возгласы со всех сторон. Нет! Нет!
Виктор Гюго. Я не стану голосовать за этот мир, ибо прежде всего следует спасать честь родины; я не стану голосовать за него, ибо бесчестный мир — это ужасный мир. И все же в моих глазах он, пожалуй, имеет одно достоинство; такой мир означал бы прекращение войны, пусть, но вместе с тем он породил бы ненависть. (Движение в зале.) Ненависть к кому? К народам? Нет! К королям! Пусть короли пожинают то, что они посеяли. Что ж, государи, действуйте! Кромсайте, режьте, рубите, грабьте, захватывайте, расчленяйте! Вы порождаете глубокую ненависть; вы возмущаете мировую совесть. Мщение зреет; чем больше угнетение, тем сильнее будет взрыв. Все, что потеряет Франция, выиграет Революция. (Одобрительные возгласы на левых скамьях.)
