- Я не знаю, Неведомов, - начал он, - хорошо ли вы делаете, что поступаете в монастырь. Вы человек слишком умный, слишком честный, слишком образованный! Вы, войдя в эту среду, задохнетесь! Ни один из ваших интересов не встретит там ни сочувствия, ни понимания.

- Отчего же? Там есть очень много умных и высокообразованных людей.

- Да-с, но это между высшими духовными лицами, а вам придется вращаться между низшей братией.

- Я буду, по возможности, избегать этой низшей братии, - сказал с улыбкою Неведомов. - Да теперь к чему и сам-то гожусь! - почти воскликнул он.

- Да перевести всего Шекспира, - подхватил Павел.

- Все уж сжег теперь, ничего не осталось, - проговорил Неведомов.

- Как сожгли?

- Так! - отвечал Неведомов очень покойно.

- Послушайте, - произнес с укором Павел, - к чему же такое отрицание от всего!.. Хоть бы та же Анна Ивановна, она стала бы любить вас всю жизнь, если бы вы хоть частицу возвратили ей вашего прежнего чувства.

- Оно теперь уж ей, я думаю, окончательно не нужно, - возразил с усмешкой Неведомов, - вчера я слышал, что она замуж даже выходит за какого-то купца.

- Кто ж в этом виноват, как не вы! - произнес Павел. - Вы сами ее от себя оттолкнули.

- Такою, какою она теперь стала, я нисколько и не сожалею, что оттолкнул ее, - сказал Неведомов.

В это время они подъехали к небольшой монастырской пристани. Идущие от нее и покрытые весеннею свежестью луга, несколько совершенно уж распустившихся деревьев, ивняку и, наконец, теплый, светлый вечер оживили Павла. Он начал радоваться, как малый ребенок.

- Вот вместе с Полежаевым[64] могу сказать я, - декламировал он: - "Я был в полях, какая радость! Меж тем в Москве какая гадость!"

Но Неведомов шел молча, видимо, занятый своими собственными мыслями. Взобравшись на гору, он вошел в ворота монастыря и, обратившись к шедшему за ним Вихрову, проговорил:

- Посидите тут где-нибудь; я зайду к одному монаху, чтобы взять от него письмо к настоятелю Троицкому.

Павел мотнул ему в знак согласия головой и поместился на одну из скамеечек, перед множеством стоящих перед нею надгробных памятников.

Неведомов тоже скоро возвратился к нему и сел рядом с ним на скамеечку.

- Послушайте, Неведомов, - начал Павел, показывая приятелю на затейливые и пестрые храмы и на кельи с небольшими окнами, - не страшно вам от этого? Посмотрите, каким-то застоем, покоем мертвенным веет от всего этого; а там-то слышите?.. - И Вихров указал пальцем по направлению резко свистящего звука пара, который послышался с одной из соседних фабрик. - Это вот - видно, что живое дело!.. Когда на эти бойницы выходили монахи и отбивались от неприятелей, тогда я понимаю, что всякому человеку можно было прятаться в этих стенах; теперь же, когда это стало каким-то эстетическим времяпровождением нескольких любителей или ленивцев...

- Да сам-то я, поймите вы меня, - произнес уже с досадою Неведомов, ни для какой другой жизни не гожусь.

Вихров посмотрел ему в лицо. "Может быть, в самом деле он ни на что уж больше и не годен, как для кельи и для созерцательной жизни", - подумал он.

- Э, что тут говорить, - начал снова Неведомов, выпрямляясь и растирая себе грудь. - Вот, по-моему, самое лучшее утешение в каждом горе, - прибавил он, показывая глазами на памятники, - какие бы тебя страдания ни постигли, вспомни, что они кончатся и что ты будешь тут!

- Смерть - вещь страшная, - произнес Павел с каким-то даже отвращением.

- Она, я думаю, вещь успокоительная, - произнес Неведомов.

Павел многое мог бы возразить против этого; но у него как-то язык не поворачивался - уж и в этом-то разочаровывать Неведомова.

- У меня, в моей любви, тоже плохо идет, - начал он после довольно продолжительного молчания и несколько сконфуженным голосом.

- Что же так? - спросил Неведомов равнодушно и продолжая смотреть на памятники.

- Клеопатра Петровна едет в деревню; муж у ней умирает.

- Едет? - переспросил Неведомов.

- Уезжает, и у нас с ней какие-то странные отношения образовались: мы совершенно одновременно принаскучили и принадоели друг другу.

Неведомов слегка усмехнулся.

- Этого надобно было ожидать, - проговорил он.

- Почему надобно было ожидать? - спросил Павел с ударением.

- Потому что всегда и везде это бывает.

- То есть, вы хотите сказать, между всеми любовниками.

- Это именно я и хочу сказать, - подтвердил Неведомов.

- И для продолжительной любви, вы полагаете, необходимою девственную невинность со стороны женщины и брак? - расспрашивал Павел, очень хорошо заранее зная мнение Неведомова по этому предмету.

- Считаю это важнейшим и существеннейшим условием, - отвечал тот.

- Поэтому, если бы вас полюбила Анна Ивановна и вы бы женились на ней, ваша любовь была бы продолжительнее нашей? - захотелось Павлу кольнуть немного приятеля.

- Вероятно; но тогда Анна Ивановна должна была бы быть совершенно других свойств, - отвечал Неведомов с грустной усмешкой.

Павел, в свою очередь, тоже усмехнулся и покачал головой.

Когда они поехали обратно, вечерний туман спускался уже на землю. В Москве их встретили пыль, удушливый воздух и стук экипажей. Вихров при прощании крепко обнял приятеля и почти с нежностью поцеловал его: он очень хорошо понимал, что расстается с одним из честнейших и поэтичнейших людей, каких когда-либо ему придется встретить в жизни.

Дома он застал, что Клеопатра Петровна стояла в своей комнате и держала в руке пачку каких-то бумаг.

- Что это у тебя за бумаги? - спросил ее Павел.

- Письма твои, - отвечала Фатеева притворно-равнодушным тоном, смотрела, как их в чемодан положить и подальше спрятать.

- А всего, я думаю, лучше спрятать их в печку, в огонь.

- Зачем же? - возразила Фатеева. - Я хочу, по крайней мере, хоть по письмам видеть, каков ты был когда-то в отношении меня, - прибавила она.

- В отношении вас-с! - сказал как бы шутливо Павел и в то же время отвернулся к окну.

Ему так сделалось грустно и так досадно на самого себя; на глазах у него невольно навернулись слезы.

"Отчего я не могу любить этой женщины? - думал он почти с озлоблением. - Она возвратилась бы ко мне опять после смерти мужа, и мы могли бы быть счастливы". Он обернулся и увидел, что Фатеева тоже плачет.

- Будь хоть последний день понежней со мною, - проговорила она, как бы еще не зная, исполнит он ее просьбу или нет. Павел поцеловал у нее руку и сел около нее. Клеопатра Петровна притянула его голову и, положив ее к себе на грудь, начала его целовать в лоб, в лицо Павел чувствовал при этом, что слезы падали из глаз ее. Он употреблял над собою все усилия, чтобы не разрыдаться. Так просидели они всю ночь, тихо переговариваясь между собою, но ни разу не выразили никакой надежды на возможность возвращения Клеопатры Петровны в Москву и вообще на какое бы то ни было свидание.

Войдя на другой день рано поутру в кухню, Павел там тоже застал хоть и глупую, но вместе с тем и умилительную сцену.

Иван сидел за столом и пил с горничной Клеопатры Петровны чай; Маша была на этот раз вся в слезах; Иван - угрюм.

- О чем ты плачешь? - спросил Павел горничную.

Та, как бы очень устыдясь этого вопроса, сейчас же проворно - и ничего не ответив - ушла из комнаты.

- Павел Михайлович, попросите Клеопатру Петровну, чтобы она выдала за меня Марью замуж, - сказал Иван мрачным и, по обыкновению, глупым голосом.

- Да не выдадут же, говорят тебе! - кричала Марья из коридора, в который она ушла. - Я - не Клеопатры Петровны, а баринова. Он меня и за то уж съест теперь, что я с барыней уезжала.

- А может быть, и выдадут, - сказал Павел, чтобы поуспокоить их, и велел затем Ивану идти и привести Клеопатре Петровне лошадей.

Людям остающимся всегда тяжелее нравственно - чем людям уезжающим. Павел с каким-то тупым вниманием смотрел на все сборы; он подошел к тарантасу, когда Клеопатра Петровна, со своим окончательно уже могильным выражением в лице, села в него; Павел поправил за ней подушку и спросил, покойно ли ей.