- Главное тут, кузина, - говорил он, - мне надобен дневник женщины, и я никак не могу подделаться под женский тон: напишите, пожалуйста, мне этот дневник!

- Хорошо, - сказала Мари и немного улыбнулась.

Когда Вихров через несколько дней пришел к ним, она встретила его с прежней полуулыбкой.

- Ты все тут о любви пишешь, - сказала она, не глядя на него.

- Да, - отвечал он, напротив, уставляя на нее глаза свои.

Дневником, который Мари написала для его повести, Павел остался совершенно доволен: во-первых, дневник написан был прекрасным, правильным языком, и потом дышал любовью к казаку Ятвасу. Придя домой, Павел сейчас же вписал в свою повесть дневник этот, а черновой, и особенно те места в нем, где были написаны слова: "о, я люблю тебя, люблю!", он несколько раз целовал и потом далеко-далеко спрятал сию драгоценную для него рукопись.

Касательно дальнейшей судьбы своего творения Павел тоже советовался с Мари.

- Я вот, как приеду в Москву, поступлю в университет, сейчас же напечатаю.

- Погодил бы немножко, ты молод еще очень! - возражала та.

- Но я не то, что сам напечатаю, а отнесу ее к какому-нибудь книгопродавцу, - объяснил Павел, - что ж, тот не убьет же меня за это: понравится ему - возьмет он, а не понравится - откажется! Печатаются повести гораздо хуже моей.

- И то правда! - согласилась Мари.

Покуда герой мой плавал таким образом в счастии любви, приискивая только способ, каким бы высказать ее Мари, - в доме Имплевых приготовлялось для него не совсем приятное событие. Между Еспером Иванычем и княгинею несколько времени уже шла переписка: княгиня, с видневшимися следами слез на каждом письме, умоляла его переселиться для лечения в Москву, где и доктора лучше, и она сама будет иметь счастье быть при нем. Есперу Иванычу тоже хотелось: ему, может быть, даже думалось, что один вид и присутствие до сих пор еще любимой женщины оживят его. Анна Гавриловна также не имела ничего против этого: привыкшая исполнять малейшее желание своего идола, она в этом случае заботилась только о том, как его - такого слабого - довезти до Москвы. Наконец Еспер Иваныч призвал Мари и велел написать к княгине, что он переезжает в Москву. Мари приняла это известие с неописанным восторгом; как бы помешанная от радости, она начала целовать руки у отца, начала целовать Анну Гавриловну.

- Да что же вы, матушка барышня, прежде-то не сказали, что вам так хочется в Москву? - проговорила та.

- Не смела, Анна Гавриловна: я думала, что век уж здесь стану жить.

- Да что же у вас, жених, что ли, там какой есть, который вам нравится?

- Все есть, там блаженство! - проговорила Мари и, закрыв себе лицо руками, убежала.

- Надо скорей же ехать! - проговорил Еспер Иваныч, взглянув значительно на Анну Гавриловну.

- Да! - отвечала та в некотором раздумье и тотчас же пошла сделать некоторые предварительные распоряжения к отъезду.

Первая об этом решении узнала Фатеева, приехавшая к Имплевым ранее Павла. Известие это, кажется, очень смутило ее. Она несколько времени ходила по комнате.

- Я, в таком случае, сама перееду в деревню, - проговорила она, садясь около Мари и стряхивая с платья пыль.

Мари посмотрела на нее.

- А муж разве пустит? - спросила она.

- Вероятно! - отвечала Фатеева, как-то судорожно передернув плечами. Он здесь, ко всем для меня удовольствиям, возлюбленную еще завел... Все же при мне немножко неловко... Сам мне даже как-то раз говорил, чтобы я ехала в деревню.

- Что ж ты будешь там одна в глуши делать? - спросила ее Мари с участием.

- Умирать себе потихоньку; по крайней мере, там никто не будет меня мучить и терзать, - отвечала m-me Фатеева, закидывая голову назад.

Мари смотрела на нее с участием.

- А Постен тоже переедет в деревню? - спросила она, но таким тихим голосом, что ее едва можно было слышать.

- Вероятно! - отвечала с мелькнувшей на губах ее улыбкой Фатеева. - На днях как-то вздумал пикник для меня делать... Весь beau monde здешний был приглашен - дрянь ужасная все!

Проговоря это, m-me Фатеева закрыла глаза, как бы затем, чтобы не увидели в них, что в душе у ней происходит.

- Право, - начала она, опять передернув судорожно плечами, - я в таком теперь душевном состоянии, что на все готова решиться!

Мари ничего на это не сказала и потупила только глаза. Вскоре пришел Павел; Мари по крайней мере с полчаса не говорила ему о своем переезде.

- Ты знаешь, - начала, наконец, она, - мы переезжаем в Москву! - Голос ее при этом был неровен, и на щеках выступил румянец.

- А я-то как же? - воскликнул наивно Павел.

- Ты сам скоро переедешь в Москву, - поспешила ему сказать Мари; румянец уже распространился во всю щеку.

- А вы также уезжаете? - отнесся Павел к Фатеевой.

- Я уезжаю в деревню, - отвечала она; выражение лица ее в эту минуту было какое-то могильное.

- Совсем уж один останусь! - проговорил Павел и сделался так печален, что Мари, кажется, не в состоянии была его видеть и беспрестанно нарочно обращалась к Фатеевой, но той тоже было, по-видимому, не до разговоров. Павел, посидев немного, сухо раскланялся и ушел.

- Совсем молодой человек в отчаянии! - проговорила m-me Фатеева.

Мари держала глаза опущенными в землю.

- Это на вашей душе грех! - прибавила Фатеева.

- Ей-богу, я ни в чем тут не виновата! - возразила Мари серьезно. - Как же я должна была поступить?

- Не знаю, - сказала Фатеева.

Мари задумалась.

Павел от огорчения в продолжение двух дней не был даже у Имплевых. Рассудок, впрочем, говорил ему, что это даже хорошо, что Мари переезжает в Москву, потому что, когда он сделается студентом и сам станет жить в Москве, так уж не будет расставаться с ней; но, как бы то ни было, им овладело нестерпимое желание узнать от Мари что-нибудь определенное об ее чувствах к себе. Для этой цели он приготовил письмо, которое решился лично передать ей.

"Мари, - писал он, - вы уже, я думаю, видите, что вы для меня все: жизнь моя, стихия моя, мой воздух; скажите вы мне, - могу ли я вас любить, и полюбите ли вы меня, когда я сделаюсь более достойным вас? Молю об одном скажите мне откровенно!"

От Еспера Иваныча между тем, но от кого, собственно, - неизвестно, за ним уж прислали с таким приказом, что отчего-де он так давно не бывал у них и что дяденька завтра уезжает совсем в Москву, а потому он приходил бы проститься. Павел, захватив письмо с собой, побежал, как сумасшедший, и действительно в доме у Имплевых застал совершенный хаос: все комнаты были заставлены сундуками, тюками, чемоданами. Мари была уже в дорожном платье и непричесанная, но без малейшего следа хоть бы какой-нибудь печали в лице. Павел пробовал было хоть на минуту остаться с ней наедине, но решительно это было невозможно, потому что она то укладывала свои ноты, книги, то разговаривала с прислугой; кроме того, тут же в комнате сидела, не сходя с места, m-me Фатеева с прежним могильным выражением в лице; и, в заключение всего, пришла Анна Гавриловна и сказала моему герою: "Пожалуйте, батюшка, к барину; он один там у нас сидит и дожидается вас".

Павел, делать нечего, пошел.

Еспер Иваныч, увидев племянника, как бы повеселел немного.

- Ну, и ты приезжай скорее в Москву! - сказал он.

- Я приеду, дядя, - отвечал Павел.

- Да, приезжай! - повторил Еспер Иваныч. - Аннушка! - крикнул он.

Та вошла.

- Дай мне вон оттуда, - сказал он.

Аннушка на это приказание отперла стоявшую на столе шкатулку и подала из нее Есперу Иванычу пакет.

- Это тебе, - сказал он, подавая пакет Павлу, - тут пятьсот рублей. Если отец не будет тебя пускать в университет, так тебе есть уж на что ехать.

- Дяденька, зачем вы беспокоитесь: отец отпустит меня! - проговорил Павел сконфуженным голосом.

- Все лучше; отпустит - хорошо, а не отпустит - ты все-таки обеспечен и поедешь... Маша мне сказывала, что ты хочешь быть ученым, - и будь!.. Это лучшая и честнейшая дорога для всякого человека.