- Да вы, батюшка, вызовите его к себе, - продолжала старушка, - и пугните его хорошенько... "Я, мол, тебя в острог посажу за то, что ты матери не почитаешь!.."

- Никакого права не имею даже вызвать его к себе! Вам гораздо бы лучше было обратиться к какому-нибудь другу вашего дома или, наконец, к предводителю дворянства, которые бы внушили ему более честные правила, а никак уж не ко мне, представителю только полицейско-хозяйственной власти в губернии! - говорил Абреев; он, видимо, наследовал от матери сильную наклонность выражаться несколько свысока.

- Ваше превосходительство, в ком же нам и защиты искать! - возражала старушка. - Я вон тоже с покойным моим мужем неудовольствия имела (пил он очень и буен в этом виде был), сколько раз к Ивану Алексеичу обращалась; он его иногда по неделе, по две в частном доме держал.

Абреев опять пожал плечами.

- То было, сударыня, одно время, а теперь другое! - произнес он.

- Времена, ваше превосходительство, все одни и те же... Я, конечно что, как мать, не хотела было и говорить вам: он при мне, при сестрах своих кричит, что бога нет!

- И в этом случае вините себя: зачем вы его так воспитали.

- Что же я его воспитала: я его в гимназии держала до пятого класса, а тут сам же не захотел учиться; стал себя считать умней всех.

- Попросите теперь священника, духовника вашего, чтобы он направил его на более прямой путь.

- Послушает ли уж он священника, - возразила с горькою усмешкою старушка, - коли начальство настоящее ничего не хочет с ним делать, что же может сделать с ним священник?

Абреев и на это только усмехнулся и молчал; молчала также некоторое время и старушка, заметно недовольная им.

- Извините, что обеспокоила вас, - произнесла она, наконец, привставая.

- Извиняюсь и я, что ничем не в состоянии помочь вам, - отвечал ей Абреев, вежливо раскланиваясь.

Старушка ушла.

Сергей Григорьич сейчас же обратился к Вихрову.

- Я надеюсь, что вы приехали разделить со мной тяжелое бремя службы, сказал он.

- Нет, Сергей Григорьич, - возразил Вихров, - я просто приехал повидаться с вами и пожить здесь некоторое время.

- А, это еще любезнее с вашей стороны, - подхватил Абреев, крепко и дружески пожимая его руку.

В это время в кабинет вошел молодой человек и не очень, как видно, умный из лица, в пиджаке, с усами и бородой.

- Сергей Григорьич, - сказал он совершенно фамильярно Абрееву, - у вас тут осталось предписание министра?

- Нет, - отвечал Абреев.

- Да как же нет, оно у вас на столе должно быть, - продолжал молодой человек и начал без всякой церемонии рыться на губернаторском столе, однако бумаги он не нашел. - В канцелярии она, вероятно, - заключил он и ушел.

Вихров в эти минуты невольно припомнил свое служебное время и свои отношения к начальству, и в душе похвалил Абреева.

- Это, вероятно, ваш правитель канцелярии? - спросил он.

- Да, - отвечал тот, - когда меня назначили сюда, я не хотел брать какого-нибудь старого дельца, а именно хотел иметь около себя человека молодого, честного, симпатизирующего всем этим новым идеям, особенно ввиду освобождения крестьян.

- А уж есть об этом мысль?

- Больше, чем мысль; комиссия особая на днях об этом откроется!

- То-то мою повесть из крестьянского быта пропустили, - проговорил Вихров.

- Читал я ее; прекрасная вещь, прекрасная! - сказал Абреев.

На эти слова его один из лакеев вошел и доложил:

- Преосвященнейший владыко приехал!

- Проси в гостиную! - проговорил торопливо Абреев. - Pardon! обратился он к Вихрову и вслед за тем сейчас же прибавил: - Надеюсь, что вы сегодня приедете ко мне обедать?

- Очень рад! - отвечал Вихров.

Они расстались. Проходя зало, Вихров увидел входящего архиерея. Запах духов чувствительно раздался за ним.

Вихров уехал в свой номер.

Обеденное общество Абреева собралось часам к пяти и сидело в гостиной; черноглазая и чернобровая супруга его заметно пополнела и, кажется, немножко поумнела; она разговаривала с Вихровым.

- Вы из Петербурга теперь? - спрашивала она его своим мятым языком.

- Нет, из деревни, - отвечал Вихров.

- Что же, вы в деревне и живете?

- Да, жил.

- А теперь где же будете жить? - продолжала хозяйка.

- Теперь, вероятно, буду жить в Петербурге, - отвечал Вихров, решительно недоумевавший, зачем это ей так подробно нужно знать, а между тем он невольно прислушивался к довольно оживленному разговору, который происходил между Абреевым и его правителем канцелярии.

- Тут-с дело не в справедливости, - толковал с важностью молодой человек, - а в принципе.

Фигура Абреева выражала вся как бы недоумение.

- Каким же образом писать это в донесении, когда все факты говорят противное? - произнес он.

- Факты представляют временную, случайную справедливость, а принцип есть представитель вечной и высшей справедливости, - возражал ему правитель канцелярии.

Абреев все-таки, как видно, недоумевал.

- Поставьте вопрос так-с! - продолжал правитель канцелярии и затем начал уж что-то такое тише говорить, так что Вихров расслушать даже не мог, тем более, что из залы послышались ему как бы знакомые сильные шаги.

Вихров с любопытством взглянул на дверь, и это, в самом деле, входил Петр Петрович Кнопов, а за ним следовал самолюбивый Дмитрий Дмитрич, бывший совестный судья, а ныне председатель палаты.

Абреев нарочно пригласил их, как приятелей Вихрова.

- Знакомить, кажется, нечего! - сказал он всем с улыбкою.

- Знаем-с друг друга, знаем-с, - подхватил Кнопов, целуясь с Вихровым.

Председатель тоже с ним расцеловался.

- Что батюшка, друг мой милый, - продолжал Петр Петрович плачевным голосом, - нянюшка-то твоя умерла, застрелил, говорят, ее какой-то негодяй?

Вихрова эти слова рассердили.

- Такими вещами не шутят! - проговорил он.

- Не шучу, а плачу, уверяю тебя! - произнес Петр Петрович и обратился уже к губернаторше.

- Никак, ваше превосходительство, не могу я здесь найти этого прекрасного плода, который ел в детстве и который, кажется, называется кишмиш или мишмиш?

- Ах, это нам из Астрахани возили с шепталой, - подхватила с видимым удовольствием хозяйка.

- Ваше превосходительство, - отнесся Кнопов уже к самому Абрееву, - по случаю приезда моего друга Павла Михайловича Вихрова, который, вероятно, едет в Петербург, я привез три карикатуры, которые и попрошу его взять с собой и отпечатать там.

- Какие же это? - спросил Абреев, подходя к столу, около которого уселся Петр Петрович.

К тому же столу подошли председатель, Вихров и молодой правитель канцелярии. Кнопов вынул из кармана бережно сложенные три рисунка.

- Первая из них, - начал он всхлипывающим голосом и утирая кулаком будто бы слезы, - посвящена памяти моего благодетеля Ивана Алексеевича Мохова; вот нарисована его могила, а рядом с ней и могила madame Пиколовой. Петька Пиколов, супруг ее (он теперь, каналья, без просыпу день и ночь пьет), стоит над этими могилами пьяный, плачет и говорит к могиле жены: "Ты для меня трудилась на поле чести!.." - "А ты, - к могиле Ивана Алексеевича, - на поле труда и пота!"

- Я не понимаю этого, - сказала хозяйка, раскрывая на него свои большие черные глаза, - что такое на поле чести?

- Честно уж очень она трудилась для него и деньги выработывала, отвечал Кнопов.

- Не понимаю, - повторила хозяйка. - Ну, а это что же опять, на поле труда и пота? - продолжала она.

- Ведь трудно, знаете, в некоторые лета трудиться, - объяснил ей Кнопов.

- Не понимаю! - произнесла еще раз губернаторша.

- Ну, и не трудитесь все понимать, - перебил ее муж. - Вторая карикатура...

- Вторая карикатура на друга моего Митрия Митрича, - отвечал Кнопов, это вот он хватает за фалду пассажира и тащит его на пароход той компании, которой акции у него, а то так-то никто не ездит на их пароходах.