- И вообще, если у тебя чего нет, - продолжал Вихров, - или ты желаешь прибавки жалованья - скажи! Я исполню все твои желания.

- Нет-с, что мне, слава богу, этого довольно. Я человек не то что семейный, а один, как перст, на всем свете есть!

- Ну, а к должности управляющего привык уж?

- Привык - ничего теперь!.. Народ только нынче ужасно балованный и ленивый стал. Я ведь, изволите знать, не то что человек бранчивый, а лето-то-летенское что у меня с ними греха бывает - и не замолишь, кажется, никогда этого перед богом.

- Стало быть, столярничать-то, пожалуй, и лучше?

- Да-с, покойнее.

- А помнишь ли, как мы театр играли? - спросил Вихров.

- Еще бы-с! У меня декорации эти самые и до сей поры живы.

- Не может быть?

- Живы-с и декорации и картина Всеволода Никандрыча, которую он рисовать изволил.

- Покажи мне, пожалуйста, какую-нибудь декорацию, - сказал Вихров, желая посмотреть - что это такое было.

- Я их с рамок-то срезал, на катках они у меня, - говорил Симонов, и через несколько минут бережно принес одну лесную декорацию и один передний подзор и развесил все это перед Вихровым.

- Это вы вот и изволили рисовать, - сказал Симонов.

- Да, я, - говорил тот, припоминая счастливую пору своего детства.

- Я всю жизнь буду их беречь, - продолжал Симонов и, дав барину еще некоторое время полюбоваться своим прежним рисованием, принялся старательнейшим образом свертывать и декорацию и подзор.

- Тут камердинер ваш прежний желает явиться к вам, - прибавил он с полуулыбкою.

- Иван это?

- Да-с.

Вихров поморщился.

- А что, как он вел себя в деревне?

- Ничего-с, сначала было поленивался, все на печке лежал; но я тоже стал ему говорить, что другие дворовые обижаются: "Что, говорят, мы работаем, а он - нет!" Я, говорю, братец мой, поэтому месячины тебе выдавать не стану. Испугался этого, стал работать.

- Но он, я думаю, ничего не умеет?

- Малость самую-с! За сеном, за дровами, за водой когда съездит.

- Но не пьянствовал ли он?

- Пьянствовать-то, слава богу, не на что было... Платье, которым награжден был от вас, давно пропил; теперь уж в рубище крестьянском ходит... Со слезами на глазах просил меня, чтобы я доложил вам о нем.

- Ну, приведи его.

Симонов пошел и привел Ивана, который, в самом деле, был в рубище. Лицо у него сделалось как-то еще глупей и сердитей и как бы перекосилось совсем на сторону.

Он, как вошел, так сейчас и поклонился Вихрову в ноги; того, разумеется, это взорвало.

- Не унижайся, по крайней мере, до мерзости этакой! - воскликнул он.

Но Иван, думая, что барин за что-нибудь за другое на него сердится, еще раз поклонился ему в ноги и встал потом в кроткой и смиренной позе.

- Как же это ты на меня что-то такое доносить хотел? - сказал Вихров, отворачиваясь от него. Ему противно было даже видеть его.

- Виноват-с, - отвечал Иван глухим голосом.

- Так-таки и думал донести?

- Да-с.

Иван, видно, решился сделать самое откровенное признание.

Вихров пожал только плечами.

"Стоило ли сердиться на подобного человека?!" - подумал он.

- Ты это хотел мне мстить за то, что Груша не идет за тебя замуж?

- Да-с, - отвечал и на это Иван.

- Ну, вот видишь ли: если ты осмелишься адресоваться к ней с какими-нибудь разговорами или грубостью, то уж не пеняй на меня!

- Как возможно-с теперь мне к Аграфене Яковлевне с разговором каким идти! - сказал Иван, плутовато поднимая и опуская глаза. - В горнице только позвольте мне служить; я к работе человек непривычный.

- То есть тебе здесь спать, ничего не делать будет удобнее, - заметил Вихров, - но за мною ходить не трудись, потому что за мною будет ходить мальчик Миша.

- Слушаю-с, - отвечал Иван. - Только ведь у меня платья никакого нет, прибавил он как бы несколько уж и обиженным голосом.

- Знаю - и то знаю, что ты все пропил, - произнес Вихров.

- Я не пропил, а износил его... Мне ничего с той поры выдаваемо не было, - проговорил Ванька.

- Как не было? Кафтан и полушубок тебе дали, как и прочим, - уличил его Симонов.

- Я-с не про полушубок говорю-с, - отвечал ему Иван кротко и даже с прибавлением с.

- Ну, хорошо, сошьют все - ступай!

Иван ушел, но Симонов еще не уходил.

- Барин там-с из города, - начал он, - господин Живин, как слух прошел, что вы пожалуете в деревню, раз пять к нам в Воздвиженское заезжал и все наказывал: "Как ваш барин, говорит, приедет, беспременно дайте мне знать сейчас!" - прикажете или нет послать?

- Разумеется, пошли - и пускай приезжает, когда только хочет: я очень рад буду его видеть.

Вошла Груша; как-то мило, но немножко уж гордо склонив свою головку набок, она проговорила:

- Старушка Алена Сергеевна пришла к вам-с.

- Ах, это жена Макара Григорьева, - позови ее! - сказал Вихров.

Груша ушла, и через несколько минут робкими и негромкими шагами на балкон вошла старая-престарая старушка, с сморщенным лицом и с слезливыми глазами. Как водится, она сейчас же подошла к барину и взяла было его за руку, чтобы поцеловать, но он решительно не дал ей того сделать; одета Алена Сергеевна была по-прежнему щепетильнейшим образом, но вся в черном. Супруг ее, Макар Григорьич, с полгода перед тем только умер в Москве.

- Умер наш с тобой Макар Григорьич! - сказал ей Вихров, уже получивший о том известие.

- Да-с, батюшка, изволил скончаться! - отвечала Алена Сергеевна и затем, громко простонав, склонила в землю, как бы в сильнейшей печали, свое старушечье лицо.

- Ты у него в Москве последнее время жила?

- Да-с, приказал мне прибыть к нему; почесть уж и с постельки не поднимался при мне, все вода-то ему к сердцу приливала, а все, судырь, печаловался и кручинился об вас.

- Знаю это я; этакого друга мне, может быть, и не нажить больше в жизни, - проговорил Вихров; и у него слезы навернулись при этом на глазах.

- Все со мной разговаривал: "Аленушка, говорит, что это у нас с барином-то случилось?" У нас, батюшка, извините на том, слухи были, что аки бы начальство на вас за что-то разгневалось, и он все добивался, за что это на вас начальство рассердилось. "Напиши, говорит, дура, в деревню и узнай о том!" Ну, а я где... умею ли писать?

- А жить тебе теперь есть чем, оставил он тебе что-нибудь в наследство? - спросил ее Вихров.

- Ну, батюшка, известно, какое уж у нас, мужиков, наследство!

Симонов, сбиравшийся было совсем уйти, при этих словах Алены Сергеевны как бы невольно приостановился и покачал только головой.

- Не гневи бога, старуха, не гневи! - произнес он укоряющим голосом. Кубышку порядочную оставил он тебе.

- Ну, да я, батюшка, и не жалуюся никому, - отвечала Алена Сергеевна, снова потупляя с грустью лицо свое.

- Еще бы жаловаться-то тебе! - произнес Симонов, уже уходя.

Вихров еще несколько времени потолковал с Аленой Сергеевной, расспросил ее - на каком кладбище похоронен Макар Григорьев, дал ей денег на поминовение об нем и, наконец, позвал Грушу и велел ей, чтобы она напоила Алену Сергеевну чаем.

- У меня уж самовар готов про них, - отвечала та бойко и повела Алену Сергеевну к себе в кафишенскую[107], где они втроем, то есть Груша, старая ключница и Алена Сергеевна, уселись распивать чай. Вихров, перешедший вскоре после того с балкона в наугольную, невольно прислушался к их разговору. Слов он, собственно, не слыхал, а слышал только, что они беспрестанно чичикали, как кузнечики какие; видел он потом, как Груша, вся красненькая от выпитого чаю, прошла в буфет и принесла для Алены Сергеевны водочки, также поднесла рюмочку и старой ключнице. Затем они стали прощаться. Вихров слышал, как они целовались и как Алена Сергеевна упрашивала: "Сделайте милость, посетите мою вдовью келью!" - "Непременно буду-с!" - отвечал ей на это молодой голос Груни.