Однажды, это было в пятницу на страстной неделе, Вихров лежал, закинув голову на подушки; ему невольно припоминалась другая, некогда бывшая для него страстная неделя, когда он жил у Крестовниковых: как он был тогда покоен, счастлив; как мало еще знал всех гадостей людских; как он верил в то время в жизнь, в правду, в свои собственные силы; а теперь все это было разбито - и что предстояло впереди, он еще и сам не знал хорошенько.

Груша между тем, думая, что барин скучает, не преминула сейчас же начать развлекать его своими разговорами. По случаю таких великих дней, она по преимуществу старалась говорить о божественном.

- А что, барин, правда ли, - спросила она, - когда Христос воскрес, то пришел в ад и заковал сатану?

- Правда, - отвечал Вихров, - потому что доброе и великое начало, которое есть во Христе, непременно должно было заковать начало злое.

- И что будто бы, барин, - продолжала Груша, - цепь эту, чтобы разломать ее, дьяволы круглый год пилят, - и как только самая малость у них останется, с ушко игольное, вдруг подойдет христов день, пропоют "Христос воскресе!", цепь опять цела и сделается?..

- И это справедливо, - подтвердил Вихров, - злое начало, как его ни заковывай, непременно в жизни человеческой начнет проявляться - и все больше и больше, пока снова не произнесутся слова любви и освобождения: тогда оно опять пропадает... Но кто ж тебе все это рассказывал? - прибавил он, обращая с радушием свое лицо к Груне.

- Да тут старушка, барин, к нам одна в Воздвиженское ходила: умная этакая, начетчица!.. Она еще говорила: как Христос тогда сошел в ад - всех грешников и увел с собою, только одного царя Соломона оставил там. "Что ж, говорит, господи, ты покинул меня?" - "А то, говорит, что ты своим умом выходи!" Соломон и стал проситься у сатаны. Тот говорит: "Хорошо, поклонись только мне!" Что делать царю Соломону? Он, однако, день - другой подумал и согласился: поклонился сатане, а сам при этом все держит ручку вверх, - и, батюшки, весь ад восплескал от радости, что царь Соломон сатане поклонился... Тот отпускает его; только Соломон, как на землю-то вышел, и говорит дьяволам, которые его провожали: "Я, говорит, не сатане вашему кланялся, а Христу: вот, говорит, и образ его у меня на большом пальце написан!.." Это он как два-то дни думал и нарисовал себе на ногтю образ Спасителя.

Заметив при этом на губах у Вихрова улыбку, Груша приостановилась.

- Что, барин, видно, это неправда? - спросила она.

Вихров недоумевал, что ему отвечать: разочаровывать Грушу в этих ее верованиях ему не хотелось, а оставлять ее при том ему тоже было жаль.

- Ну, а сама как ты думаешь: правда это или нет? - спросил он ее, в свою очередь.

- Мне-то, барин, сумнительно, - отвечала Груша, - что, неужели в аду-то кисти и краски есть, которыми царь Соломон образ-то нарисовал.

- Это не то что он образ нарисовал, - объяснял ей Вихров, - он в мыслях своих только имел Христа, когда кланялся сатане.

- Так, так!.. - подхватила радостно Груша. - Я сама тоже думала, что это он только в мнении своем имел; вот тоже, как и мы, грешные, делаем одно дело, а думаем совсем другое.

- Какое же это ты дело делаешь, а думаешь другое? - спросил ее Вихров.

- Да вот, барин, хотя бы то, - отвечала Груша, немного покраснев, - вот как вы, пока в деревне жили, заставите бывало меня что-нибудь делать - я и делаю, а думаю не про то; работа-то уж и не спорится от этого.

- Про что ж ты думаешь?

- А про то, барин (и лицо Груни при этом зарделось, как маков цвет), что я люблю вас очень!

- Вот какая ты! - проговорил Вихров.

- Да, барин, очень вас люблю! - повторила еще раз Груша и потом, истощив, как видно, весь разговор о божественном, перешла и на другой предмет.

- А что, барин, государь Николай Павлович[105] помер уж?

- Помер.

- Теперь, значит, у нас государь Александр Николаевич.

- Александр Николаевич.

- Он, говорят, добрый?

- Очень.

Груша, кажется, хотела еще что-то спросить, но в это время послышался звонок, затем говор и шум шагов.

- Это, должно быть, Кнопов приехал, - проговорил Вихров.

- Он и есть, надо быть, - медведь этакой! - сказала Груша и поспешила захватить работу и встать с своего места.

В комнату, в самом деле, входил Кнопов, который, как только показался в дверях, так сейчас же и запел своим приятным густым басом:

"Волною морскою скрывшего древле гонителя, мучителя..."

- Что это такое?.. От вечерни, что ли, вы? - спросил его Вихров, поднимаясь со своей постели.

- Из дому-с! - отвечал Петр Петрович и сейчас же заметил, что Груша как бы немного пряталась в темном углу.

- Это, сударыня, куда вы ушли? Пожалуйте сюда и извольте садиться на ваше место! - проговорил он и подвел ее к тому месту, на котором она сидела до его прихода.

Груша очень конфузилась.

- Да вы сами-то извольте садиться, - проговорила она.

- Я-то сяду; ты-то садись и не скрывай от нас твоего прелестного лица! - проговорил Петр Петрович.

- Садись, Груша, ничего!.. - повторил ей и Вихров.

Груша села, но все-таки продолжала конфузиться.

Петр Петрович затем и сам, точно стопудовая гиря, опустился на стул.

- С вестями я-с, с большими!.. Нашего гонителя, мучителя скрыли, почеркнули... хе-хе-хе!.. - И Петр Петрович захохотал громчайшим смехом на всю комнату.

- Какого же? Неужели губернатора нашего? - спросил Вихров и вспыхнул даже в лице от удовольствия.

- Его самого-с! - подтвердил Петр Петрович.

- Но каким же это образом случилось - и за что?

- Это все Митька, наш совестный судья, натворил: долез сначала до министров, тем нажаловался; потом этот молодой генерал, Абреев, что ли, к которому вы давали ему письмо, свез его к какой-то важной барыне на раут. "Вот, говорит, вы тому, другому, третьему расскажите о вашем деле..." Он всем и объяснил - и пошел трезвон по городу!.. Министр видит, что весь Петербург кричит, - нельзя ж подобного господина терпеть на службе, - и сделал доклад, что по дошедшим неблагоприятным отзывам уволить его...

Ко всему этому рассказу Груша внимательнейшим образом прислушивалась.

- Ну, слава тебе, господи! - сказала она и даже перекрестилась при этом: из разных отрывочных слов барина она очень хорошо понимала своим любящим сердцем, какой злодей был губернатор для Вихрова.

- Но знает ли он об своей участи? - спросил тот Петра Петровича.

- Знает - как же! Я нарочно сегодня заезжал к Пиколовым - сидят оба, плачут, муж и жена, - ей-богу!.. "Что это, - я говорю невиннейшим, знаете, голосом, - Ивана-то Алексеевича вытурили, говорят, из службы?" - "Да, говорит, он не хочет больше служить и переезжает в Москву". - "Как же, говорю, вы без него скучать будете - и вы бы переезжали с ним в Москву". "У нас, говорит, состояния нет на то!" - "Что ж, говорю, вашему супругу там бы место найти; вот, говорю, отличнейшая там должность открылась: две с половиной тысячи жалованья, мундир 5-го класса, стеречь Минина и Пожарского, чтоб не украли!" - "Ах, говорит, от кого же это зависит?" - "Кажется, говорю, от обер-полицеймейстера". Поверили, дурачье этакое!

- Как-то мое дело теперь повернется - интересно!.. - произнес Вихров, видимо, больше занятый своими мыслями, чем рассказом Кнопова. - Я уж подал жалобу в сенат.

- Повернется непременно в вашу пользу. На место Мохова, говорят, сюда будет назначен этот Абреев - приятель ваш.

- Неужели? - воскликнул Вихров с явным удовольствием.

- Он, говорят, непременно.

- Груша, слышишь: барин твой прежний будет сюда назначен губернатором.

- Слышу, да-с! - отвечала та тоже радостно; она, впрочем, больше всего уж рада была тому, что прежнего-то злодея сменили.