- Разумеется, за границу, что ж тут больше делать!

Мари поблагодарила его за это только взглядом.

При отъезде m-me Эйсмонд Ришар дал ей письмо к одному своему другу, берлинскому врачу, которого прямо просил посоветовать этой даме пользоваться, где только она сама пожелает и в какой только угодно ей местности. Ришар предполагал, что Мари стремится к какому-нибудь предмету своей привязанности за границу. Он очень хорошо и очень уж давно видел и понимал, что m-r Эйсмонд и m-me Эйсмонд были, как он выражался, без взаимного нравственного сродства, так как одна была женщина умная, а другой был мужчина глупый.

Пока Эйсмонды были за границей, Ришар довольно часто получал об них известия от своего берлинского друга, который в последнем письме своем, на вопрос Ришара: что, нашла ли m-me Эйсмонд какое-нибудь себе облегчение и развлечение в путешествии, отвечал, что нет, и что, напротив, она страдает, и что главная причина ее страданий - это почти явное отвращение ее к мужу, так что она малейшей ласки его боится. Прочитав это известие, Ришар улыбнулся самодовольно. Он много и часто имел такие случаи в своей петербургской практике и знал, как тут поступать.

Получив от Мари пригласительную записку, он на другой же день и с удовольствием поехал к ней.

Когда он входил в комнату Мари, она в это время внимательно писала какое-то письмо, которое, при его приходе, сейчас же поспешила спрятать.

- О, - сказал доктор, беря ее за руку и всматриваясь в ее лицо, - вы мало же поправились за границей, мало!

- Да, мне все нездоровилось, - отвечала Мари.

Затем они уселись. Доктор продолжал внимательно смотреть в глаза Мари.

- Если человек хочет себя мучить нравственно, - начал он протяжно и с ударением, - то никакой воздух, никакая диэтика, никакая медицина ему не поможет...

Проговоря это, Ришар на некоторое время остановился, как бы ожидая, что не скажет ли что-нибудь сама Мари, но она молчала.

- А если этот человек и открыть не хочет никому причины своего горя, то его можно считать почти неизлечимым, - заключил Ришар и мотнул Мари с укором головой.

- Какую же сказать причину, когда у меня ее никакой нет! - отвечала та и как-то при этом саркастически улыбнулась.

- Одна ваша теперешняя улыбка говорит, что она сама у вас есть! подхватил доктор.

Мари почти сердито отвернулась от него и стала смотреть в окно на улицу.

Доктор, однако, не сробел от этого я только несколько переменил предмет разговора.

- А Евгений Петрович здоров? - спросил он после некоторого молчания.

- Здоров, - отвечала Мари как-то односложно, - он там у себя в номере, - прибавила она, показывая на соседнюю комнату.

Доктор взглянул по направлению ее руки и потом, после некоторого молчания, опять протяжно и почти вполголоса прибавил:

- А что, у вас с ним нет никаких неприятностей?

Мари при этом невольно взмахнула на Ришара глазами.

- Какие же у меня могут с ним быть особенные неприятности? - произнесла она и постаралась засмеяться.

Доктор ничего ей на это не сказал, а только поднял вверх свои черные брови и думал; вряд ли он не соображал в эти минуты, с какой бы еще стороны тронуть эту даму, чтобы вызнать ее суть.

- Дайте мне ваш пульс, - сказал он вдруг и, взяв Мари за руку, долго держал ее в своей руке. - Пульс очень неровный, очень! Нервы ваши совершенно разбиты! - произнес он.

- У кого ж нынче нервы не разбиты, у всех, я думаю, они разбиты, сказала ему Мари.

- Ну! Все не в такой степени! - возразил ей доктор. - Но как же, однако, вы намерены здесь хоть сколько-нибудь пользоваться от этого?

- Очень бы не желала, - возразила с грустной усмешкой Мари, - разве уж когда совсем нехорошо сделается!

- Нехорошо-то очень, пожалуй, и не сделается! - возразил ей почти со вздохом доктор. - Но тут вот какая беда может быть: если вы останетесь в настоящем положении, то эти нервные припадки, конечно, по временам будут смягчаться, ожесточаться, но все-таки ничего, - люди от этого не умирают; но сохрани же вас бог, если вам будет угрожать необходимость сделаться матерью, то я тогда не отвечаю ни за что.

Мари вся покраснела в лице и слушала доктора молча.

- Болезнь ваша, - продолжал тот, откидываясь на задок кресел и протягивая при этом руки и ноги, - есть не что иное, как в высшей степени развитая истерика, но если на ваш организм возложена будет еще раз обязанность дать жизнь новому существу, то это так, пожалуй, отзовется на вашу и без того уже пораженную нервную систему, что вы можете помешаться.

- Ну что ж, помешаюсь: помешанные, может быть, еще счастливее нас, умных, живут, - проговорила, наконец, она.

- То-то и есть, что еще может быть, и я опять вам повторяю, что серьезно этого опасаюсь, очень серьезно!

Мари молчала и, видимо, старалась сохранить совершенно спокойную позу, но лицо ее продолжало гореть, и в плечах она как-то вздрагивала.

Все это не свернулось, разумеется, с глазу Ришара.

- А супруг ваш, надеюсь, дома? - спросил он совершенно уже беспечным тоном.

- Дома, - отвечала Мари.

- Пойти к нему побеседовать!.. Он в соседней комнате?

- Да.

Доктор ушел.

Мари некоторое время оставалась в прежнем положении, но как только раздались голоса в номере ее мужа, то она, как бы под влиянием непреодолимой ею силы, проворно встала с своего кресла, подошла к двери, ведущей в ту комнату, и приложила ухо к замочной скважине.

Доктор и генерал прежде всего очень дружелюбно между собой поздоровались и потом уселись друг против друга.

- Так вот как-с! - начал доктор первый.

- Да-с, да! - отвечал ему генерал.

- А супруге вашей не лучше, далеко не лучше, - продолжал Ришар.

- Хуже-с, хуже! - подхватил на это генерал. - Воды эти разные только перемутили ее! Даже на характер ее как-то очень дурно подействовали, ужасно как стала раздражительна!

- Что ж мудреного! - подхватил доктор. - Главное дело тут, впрочем, не в том! - продолжал он, вставая с своего места и начиная самым развязным образом ходить по комнате. - Я вот ей самой сейчас говорил, что ей надобно, как это ни печально обыкновенно для супругов бывает, надобно отказаться во всю жизнь иметь детей!

- Отчего же? - спросил генерал больше с любопытством, чем с удивлением.

- А оттого, что она не вынесет этого и может помешаться, - сказал доктор.

- Господи боже мой! - воскликнул генерал уже с испугом.

- Это, кажется, последствия ее первых родин, - присовокупил доктор уже глубокомысленным тоном.

- Может быть, очень может быть! - подхватил генерал тем же несколько перепуганным голосом.

Затем доктор опять сел, попросил у генерала сигару себе, закурил ее и, видимо, хотел поболтать кое о чем.

- Ну, как же, ваше превосходительство, вы проводили время за границей? - спросил он.

- Да как проводить-то? Все вот с больной супругой и провозился!

- Будто уж все и с больной супругой, будто уж? - спросил доктор плутовато.

- Все больше с ней, все! - отвечал генерал не совсем решительным голосом.

- И не пошалили ни разу и нигде? - спросил доктор уже почти на ухо генерала.

- Да что ж? - отвечал тот, ухмыляясь и разводя руками. - Только и всего, что в Париже и Амстердаме!..

- Что ж, по вашим летам совершенно достаточно и этого, - подхватил доктор совершенно серьезнейшим тоном.

- Конечно! - согласился и генерал. - Только каких же и красоточек выискал - прелесть! - произнес генерал, пожимая плечами и с глазами, уже покрывшимися светлой влагой.

- И здесь ныне стало чудо что такое, - проговорил доктор.

- Ну, все, я думаю, не то!

- Лучше даже, говорят, лучше! - произнес доктор.

- Дай-то бог! - произнес генерал, как-то самодовольно поднимая усы вверх.

Доктор между тем докурил сигару и сейчас же встал.

- Мне, однако, пора! Шляпу я, кажется, у вашей супруги оставил! проговорил он и проворно ушел.