Евгения чуть передвинулась вместе с креслом вбок и, глядя с отсутствующим видом на место, где только что сидела, продолжила разыгрывать мини-сценку, разрывающую Яне сердце:

«Да, Сергей, ты прав, Менкель теперь будет вынужден искать контраргументы и обосновывать эту свою теорию, которую, как ты помнишь, даже мне и Францу не удалось подтвердить экспериментально. Женя? Я еще в стадии проектирования тебя предупреждала, что результат может оказаться разочаровывающим. И потом, зачем нам нужен был еще один проект, когда так великолепно получился первый? Предлагаю минимизировать убытки и законсервировать возникшие проблемы на текущей стадии. Гарднеры решили свою проблему с Томом, отправив его в интернат. Ты вполне можешь завтра встретить на конференции Эрика Гарднера и между делом перенять этот полезный опыт».

– Но ведь они не могли так со своим ребенком, – беспомощно возразила Яна, стараясь не моргать, чтобы не пролить выступившую на глаза влагу.

– Да, конечно, не могли… Но тогда мне казалось, что дела обстоят именно таким образом. Только Светлана помогла мне поменять точку зрения. Она приезжала ко мне почти каждые выходные. И мы продолжали быть так же близки и открыты друг с другом, как в то время, когда я была совсем маленькой и просила ее вылечить найденных мною на улице стрекоз с оторванными крыльями.

Евгения улыбнулась. Это была очень грустная улыбка, но она делала ее лицо еще более красивым, чем обычно, и Яна смотрела на нее, уже не отрываясь, скомандовав своему вечно не спящему внутреннему контролеру: «К черту, отвали! Она рассказывает это только для меня… и значит, я буду смотреть на нее столько, сколько захочу». И тогда этот суровый страж недоуменно пожал плечами и, прежде чем до утра раствориться в ночном мраке, передал ей ключ от решетки, много лет отгораживающей ее мир от мира других людей.

– Наверное, стоит подробнее рассказать о моей сестре, – продолжила Евгения, не замечая внутренней борьбы помощника. – Она была настоящей красавицей: длинные светлые волосы, зеленые глаза, прекрасная улыбка. Семейные хроники даже сохранили такое предание: отец и Светлана, тогда уже начинающий ученый с несколькими выигранными грантами, вместе гуляли по набережной Сены после очередной научной конференции. Тут им по дороге попался невысокий человек с пронырливыми глазами и попытался их остановить, дал свою визитку, назвался агентом, умолял, чтобы Светлана непременно появилась на кастинге, потому что именно такую «славянскую модель» они искали для своей рекламы. Показательна реакция отца: он разорвал в клочки визитку этого бедного человека и даже повредил о него свою трость.

Но красота… это конечно не главное. Еще моя сестра всегда, с самого детства, была очень ласковой и доброй со всеми. Позаботиться о брошенном котенке, помочь соседской старушке донести покупки из магазина – она делала это так естественно, так просто, что другие люди тоже, знакомясь с ней, словно становились добрее. И, наверное, я совру, если скажу, что приносила ей стрекоз только для того, чтобы она их лечила. Скорее, мне хотелось ей показать, что я тоже могу быть доброй… хотя это и не шло у меня от сердца, как у нее. Если совсем честно, то иногда я даже сама обрывала несчастным насекомым их крылышки…

Мне было очень важно, что она не бросила меня, продолжала навещать и заботиться. Хотя она вообще никого никогда не бросала. Люди науки обычно такие закрытые, зацикленные, как мои родители. А вот Светлана… нет.

Евгения вздохнула, потом посмотрела в серьезные внимательные глаза помощника и спросила:

– Тебя, наверное, уже немного угнетает вся эта унылая предыстория, но если я ее не расскажу, то будет непонятно главное, то есть моя правда – та часть меня, о которой мало кто знает и о которой я, наконец, готова тебе сегодня рассказать.

– Евгения, меня совершенно не угнетает твоя история. Мне… дорого, что ты рассказываешь о таких вещах, – Яна так волновалась под испытывающим взглядом сидящей рядом девушки, что с трудом подбирала слова. – Вот только в такие моменты я жалею, что не курю, – добавила она хриплым голосом.

Евгения снова внимательно посмотрела на нее, а потом сказала:

– А знаешь что, пошли-ка в дом! Во-первых, становится прохладно. А во-вторых, думаю, мы неплохо проведем время в кальянной.

– А ты, значит, куришь кальян? – спросила Яна, с готовностью поднимаясь со своего места.

– Очень редко, – Евгения перебросила конец пледа через плечо и тоже поднялась, – ведь это хорошо делать в компании.

Они молча вернулись в дом. По дороге Яна пыталась наложить то, что она только что услышала, на изученную ею за несколько последних месяцев личность босса, но пока не могла это сделать: картинки упорно не хотели совмещаться в ее сознании, как это иногда бывает у людей с астигматизмом. Пока ей казалось, что Евгения рассказывает о совершенно другом человеке, возможно, и близком ей, но абсолютно незнакомом Яне. И еще эта фраза о первом удачном проекте родителей… Бесспорно, Евгения любила свою сестру, ее лицо даже светлело, когда она о ней говорила, но все же каково это – чувствовать себя всегда на втором или даже на третьем – после работы и сестры – месте в сердце родителей? Оказаться настолько всеми брошенной и впасть в такое отчаяние, чтобы начать прогуливать школу и заводить опасные знакомства, чтобы только привлечь к себе их внимание?

Яна почувствовала, что злится на родителей Евгении, которых она даже не знала. Трудно жить рядом с ангелом, не имея пары крыльев, ведь ты всегда проиграешь в сравнении, даже если лучше пробежишь стометровку или получишь в школе высокий балл. Да и на Светлану она уже за что-то сердилась: то ли потому, что из-за нее Евгении приходилось обрывать крылья стрекозам, то ли из-за того, что Яна почувствовала после рассказа, как важны для ее босса в человеке внутренняя доброта и тепло, и ощутила, как далека она от описанного идеала. «Ей нравится, как я работаю, и этого вполне достаточно… в том числе, как выяснилось, и для того, чтобы узнать подробности ее тяжелого детства», – девушка решила остановиться пока на этой мысли.

Кальянная оказалась на минус третьем этаже, как и библиотека. Это была средних размеров комната с низкими диванами и подушками, оформленная в голубых и синих тонах. В глубокой нише, расположенной в одной из стен, стояло несколько кальянов; Евгения выбрала средний по высоте и поставила его на невысокий столик у дивана. Светильники располагались снизу, что делало освещение приглушенным, а комнату – очень уютной.

– Я не смогу часто затягиваться, а ты? Это я к тому, что может, нам одного на двоих хватит? Иначе уголь может погаснуть.

– Конечно, думаю, нам и одного будет за глаза. Как, впрочем, и одной насадки.

Яна удобно устроилась на одном из диванов, а босс откуда-то достала древесный уголь, табак, щипцы, быстро раскурила кальян и присела рядом.

– Здесь уютно, мне нравится, – сказала Яна, выпуская струйку сладковатого яблочного дыма.

– Не была в этой комнате месяца три.

– Может быть, тогда мне стоит приходить к тебе в гости почаще?

– Может быть.

Евгения улыбнулась, но от Яны не укрылось, что она нервничает.

– Ты долго была в этой закрытой школе? – спросила девушка.

– Два года. В целом, там было неплохо, появились и друзья, и новые интересы, например, экстремальное вождение… И очень помогали частые приезды Светланы. Она всегда старалась знакомиться с моими друзьями и потом очень точно говорила мне, кому из них можно доверять, а кому не стоит. Но никогда не навязывала своего мнения. А потом я уехала учиться в Гренобль. Наука меня не привлекала, и родители согласились, что бизнес-школа – это то место, где сможет учиться каждый человек средних способностей.

Евгения сильно затянулась, так, что в сине-прозрачной колбе громко забулькала жидкость, потом продолжила.

– Я сдала последний экзамен и позвонила домой, чтобы сказать, когда приеду в Париж: родители к тому времени стали жить и работать под Парижем. Но отец отвечал так странно, что мне сразу стало понятно: что-то случилось. При этом он отмалчивался на все мои уточняющие вопросы. Я звонила матери, Светлане, но они не отвечали. Я прибыла в дом родителей в состоянии, близком к панике, и обнаружила, что дома никого нет. У меня не было ключей, телефоны молчали, а соседи мне сказали, что не видели родителей уже два дня, и я ждала почти до вечера их возвращения, не решаясь отойти от порога и медленно сходя с ума. И они, наконец, появились – такими расстроенными, какими я их раньше никогда не видела, а по лицу отца было видно, что он плакал.