– Ничего… Я все равно никогда не забывала об этом.

– Они тебе снятся? – неожиданно спросила Евгения.

– Нет… никогда, – Яна автоматически ответила правду. – Но есть… другое. Однажды я зашла в бывшую комнату брата, которого просто обожала, ведь Костик был потрясающе добрым, и веселым, и… В общем, я зашла в его комнату, когда искала какие-то недостающие документы для продажи квартиры и подумала, что они могут быть там. И тут на его маленьком столике, где он обычно рисовал или лепил из пластилина, увидела овечку. Ты знаешь, дети часто делают в садике разные смешные штуки из еловых шишек или соленого теста. А Костик еще ходил в школу искусств… Так вот, я увидела эту овечку и не сразу поняла, из чего она была сделана. Я взяла ее в руки и поразилась, какая она легкая. Это оказалась скорлупа куриного яйца, подкрашенная, с приклеенными ногами, на которых были нарисованы копытца, с приклеенными же шерстинками… Но внутри она была абсолютно пустой.

Яна тяжело вздохнула, и Евгения тоже. Им обеим непросто давался этот разговор.

– Сначала, после похорон, я долго не могла осознать, что же во мне изменилось. Вернее, изменилось во всем мире. Все стало не так. И только взяв в руку эту овечку, я поняла.

– Что поняла? – спросила Евгения, потому что девушка вдруг замолчала.

– Пустота… Она была вокруг и в то же время у меня вот здесь, – девушка приложила свободную ладонь к грудной клетке. – Лишь тогда я нашла слово тому, что чувствовала все это время. Я ощутила себя невесомой пустой оболочкой… Потом ничего не помню… Очнулась на полу, когда был уже вечер, а овечка… от нее остались только маленькие кусочки скорлупы в моих сжатых пальцах. С тех пор она снится мне.

– Овечка? – переспросила Евгения.

– Пустота, – ответила Яна, рассеянно глядя в окно.

Сейчас, когда она закончила свой рассказ, нервное напряжение, мобилизовавшее ее, не дававшее поддаться алкогольному туману, постепенно отходило, и освободившиеся позиции торопился занять выпитый ею абсент. Девушка чувствовала, что с каждой секундой становится все пьянее, но была совершенно не против этого.

– Я тоже теряла близких людей, и поверь, понимаю, каково тебе, – сказала тем временем Евгения.

– Да, твой муж, я слышала, – безразлично отозвалась Яна, переводя взгляд от окна куда-то в угол.

– И не только он, – произнесла Евгения. – Я расскажу тебе… о себе, о своей семье, свою правду.

– Сейчас? – Яна с трудом сфокусировала взгляд на сидящей рядом с ней темноволосой девушке.

– Нет, в другой раз… На сегодня хватит трагедий.

Евгения грустно улыбнулась и осторожно провела ладонью по лицу помощника, стирая последнюю невысохшую слезу с ее щеки. Что-то здесь было не так, и Яна понимала это даже сквозь уплотнявшуюся вокруг нее зеленоватую мглу.

– Ты улыбаешься? – осознала внезапно она. – Да еще после всех ужасов, которые я тебе рассказала?

– Извини… Просто… некоторые люди улыбаются, когда им очень грустно.

– А я всегда знала, что ты ненормальная, – язык Яны, похоже, объявил сегодня о своем суверенитете, но в нынешнем состоянии это ее мало беспокоило. – Значит, ты не смеешься, когда рассказывают анекдоты, но улыбаешься от печальных историй…

Евгения продолжала улыбаться, хотя ее глаза блестели от еле сдерживаемых слез, и Яна подумала, что такой своего босса она еще ни разу не видела. И, наверное, нескоро снова увидит. Возможно, вообще никогда.

– Твой анекдот про мужика с ножом в спине был ужасен, и мы обе знаем об этом, – сказала Евгения.

– Да, – неожиданно быстро согласилась Яна, снова погрустнев.

– Ну не надо, – попросила Евгения, пытаясь поймать ее взгляд, но девушка опять отвернулась.

Тогда она аккуратно взяла Яну за подбородок, заставив ее поднять лицо и посмотреть ей в глаза, а потом очень мягко сказала:

– Мы могли бы еще очень долго работать бок о бок, но так и не узнать друг друга. Не жалей о проигранном пари. Этот день… он того стоил. И… я сейчас окончательно решила, что предложу тебе… предложу тебе…

– Да? Что? – с просыпающимся интересом спросила Яна.

– Давай потом… когда будешь в состоянии адекватно рассмотреть мое предложение, – усмехнулась Евгения.

– Хорошо… и, кстати, знаешь, если в следующий раз захочешь узнать меня получше, то вместо таких испытаний, какие мы перенесли днем, просто пригласи меня на рюмку-другую абсента.

– Я запомню, – пообещала Евгения. – Ты слышишь дождь?

– Кажется, нет…

– И я нет.

Евгения подошла к окну и распахнула обе рамы. В комнату ворвался ветер, и Яна тут же почувствовала себя бодрее. Она подошла к окошку и встала сбоку от девушки.

– Какая ночь! – воскликнула Яна, вдыхая свежий послегрозовой воздух.

– Тише, а то Андрея Болконского внизу разбудишь, – Евгения попыталась оттащить пьяного помощника от окна, но девушка обеими руками уцепилась за подоконник.

– Не надо меня тянуть, мне жарко, – пыталась вывернуться она.

– Немедленно отойди от окна, пока не вывалилась, – шипела Евгения.

«Ну почему все всегда указывают, что мне делать? – мысленно возмутилась Яна. – Почему она и на отдыхе распоряжается, как в своем кабинете?»

Внезапно девушка перестала сопротивляться, и тянувшая ее за талию Евгения чуть не упала навзничь. Потом Яна быстро обернулась и, не давая опомниться, обхватила ее обеими руками за бедра и крепко прижала к себе резким, почти грубым движением. Но увидев – так непривычно близко – это усталое прекрасное лицо и растерянность в зеленых глазах, тут же почувствовала, что ее злость мгновенно сгорела, оставив от себя лишь горстку пепла, из которой в тот же миг вырос цветок сумасшедшей нежности.

– Ты такая красивая, – бездумно прошептала Яна, перемещая свои руки на талию Евгении, а потом на ее плечи, волосы и в завершение этого небольшого путешествия осторожно проводя кончиками больших пальцев по ее скулам.

Девушка во время этого исследования продолжала сохранять полную неподвижность, только шире распахивая глаза, и Яна все пристальнее вглядывалась в эту колдовскую зелень, не замечая слез, вновь повисших на кончиках ее собственных ресниц.

– Твои глаза… они как абсент, – прошептала Яна в миллиметре от губ Евгении и прикрыла веки, не в силах больше выносить этот гипнотизирующий взгляд.

«Почему она ничего не делает? О, черт, почему не ударит меня, не оттолкнет, не переведет все в шутку? Почему она так прекрасна? Почему я так хочу, но так боюсь коснуться этих губ, словно раньше никого не целовала?…» Поток «почему», казавшийся девушке неисчерпаемым, иссяк, едва она почувствовала короткое нерешительное прикосновение чужих губ к собственным полуоткрытым губам. Яна судорожно вздохнула и снова зачарованно посмотрела в расширенные зрачки изумрудных глаз. Их выражение было невозможно прочитать: чертовщинку сменяла нежность, а ее – сомнение, но потом в них возникало что-то и вовсе необъяснимое, то, что задевало в Яне чувства невероятной глубины и от чего ей безотчетно хотелось плакать.

Евгения провела костяшками пальцев по щеке дрожащей девушки, и вновь поцеловала ее – все еще нежно, бережно, но затем все более настойчиво, требуя ответа. Абсентовое послевкусие на их языках сводило Яну с ума, но все же она оторвалась от дивных сладковато-горьких губ и первой сделала шаг к постели, потянув за собой зеленоглазую девушку. Та поддалась, но, когда они упали на разостланные простыни и продолжили увлеченно целоваться, при всем сумасшествии момента, вещи снова обрели привычные места: обеим сразу стало понятно, что Евгения, наконец, вернула себе привычную инициативу, и Яне оставалось лишь следовать за нею… и за своими собственными безумными желаниями.

Кажется, где-то хлопнула дверь. Но это было или очень далеко, или вообще только почудилось, поэтому лодочка сна, чуть покачиваясь, продолжила нести Яну дальше вдоль освещенных солнцем изумрудных берегов. Раздавшийся скрип и звук шагов еще больше закачал эту лодочку, и девушка неосознанно улыбнулась, балансируя на приятной грани сна и пробуждения. Но через какое-то время шаги послышались совсем близко, дверь медленно, с противным, разрывающим в клочья остатки утреннего сна, скрипом, распахнулась, и Яна открыла глаза, чуть приподнимая голову с подушки. Она тут же снова их закрыла, потом открыла, потрясла головой, но это не помогло изменить увиденное: через порог спальни, немного нелепо, ползком, перелезал огромный медведь с низко опущенной мордой.