Теперь я получил доступ в подобные дома и с большим любопытством высматривал картинки домашней жизни, открывавшиеся моим глазам. Слуга сидит на подоконнике, полируя стекла снаружи. Другой выбивает пыль из одеяла. Нарядно одетые дети спускаются по ступеням парадного крыльца в сопровождении няни. Повозки торговцев стоят в проулках позади, чтобы мясо, и рыба, и овощи могли быть доставлены невидимо через черный ход. Мне было дозволено войти в парадную дверь на Сент-Джеймс-сквер, подумал я. Впервые в жизни я почувствовал себя выше тех людей, среди которых рос. Затем у меня мелькнула мысль, что, по всей вероятности, в глазах леди Рейвенсклифф я примерно равен гувернантке.

Великолепие Риджент-парка не имеет протяженности, оно толщиной лишь в несколько кирпичей, эфемерная театральная декорация. А позади и далее находятся более убогие жилища Кэмдена. Впрочем, севернее расположен район комфортабельных вилл, построенных для человека с достаточным, но не чрезмерным состоянием. Мой прежний редактор жил как раз на такой обсаженной деревьями улице с домами, отделенными от широкой авеню, укрытыми от посторонних в уединении, недоступном роскошным особнякам. Именно такое грезилось мне в моих мечтах; мое воображение не уносило меня выше, но даже на триста пятьдесят фунтов годовых (в течение семи лет) подобное оставалось мне не по средствам. Или нет? Я никогда даже не рассматривал такую возможность, но теперь меня осенило, что, пожалуй, я могу жить в таком доме — перемена в моих обстоятельствах обрушилась на меня волной гордости. Я вообразил, как взмахом чековой книжки покупаю модную мебель в «Хилсе». Нанимаю прислугу. Женюсь на желанной женщине вроде… И тут я застопорился, потому что в проплывающей перед моими глазами фантазии я увидел женщину моей мечты сидящей на кушетке, отрывающейся от своего шитья и улыбающейся мне, когда я вошел в комнату, и лицо у нее было лицом леди Рейвенсклифф. Эта нелепость вернула меня на землю резко и крайне неприятно, однако я сохранил хотя бы достаточно здравого смысла, чтобы грустно улыбнуться шуткам, которые может сыграть необузданное воображение.

Галантный кавалер, в воображении способный покорить самую богатую женщину в стране, тем временем нерешительно топтался перед домом своего бывшего редактора, прикидывая, осмелиться ли постучать в дверь без приглашения. Однако было бы глупо проделать весь этот путь, только чтобы тут же убраться восвояси, а потому после недолгого колебания я набрался достаточно храбрости, чтобы пройти по дорожке и постучать. Затем назвать свое имя служанке, открывшей дверь.

Меня проводили в кабинет Макюэна и попросили подождать. Кабинет этот был куда больше в моем вкусе, чем неприглядная комната, из которой Стоун контролировал свою империю. Большие стеклянные двери открывались в сад, свежие букеты дарили аромат, не подпорченный застарелым сигарным дымом. Старинное кресло с чуть потрескавшейся кожей стояло на слегка потертом ковре, и тут же лежала кучка дров для камина. Комната выглядела любимой ее хозяином и отвечала ему теплом и уютом. Это была комната человека, на которого можно положиться.

Он вошел в дверь минуту спустя, улыбаясь и как будто нисколько не рассерженный моим появлением. Дружеское приветствие Макюэна — уже более, подумал я, не приветствие редактора подчиненному, начальника служащему — полностью меня успокоило и расположило к большей откровенности, чем я предполагал.

— Я так и думал, что вы заглянете на какой-то стадии, — сказал он весело, — но, правда, не так скоро. Совершили какое-нибудь великое открытие, которым хотите со мной поделиться? Надеюсь, это нечто такое, что мы сможем напечатать, а не излишне забористое. Вы установили, что будет с нами?

— Боюсь, у меня мало что есть, кроме вопросов, — ответил я, — хотя могу сообщить вам, что «Кроникл» будет находиться в руках душеприказчика, пока завещание не вступит в силу, а это может потребовать некоторого времени.

— Я так и полагал. А затем, думается, она перейдет леди Рейвенсклифф?

— Возможно. Сейчас все выглядит очень сложным.

Макюэн не привык, чтобы подчиненные — даже бывшие подчиненные — что-то от него утаивали. Он недовольно нахмурился, а потому я не стал тянуть.

— Я подумал, что вы за несколько секунд можете рассказать мне то, на что самому мне пришлось бы потратить несколько дней. Я практически не продвинулся с тех пор, когда видел вас в последний раз. Наоборот, только еще больше запутался.

— В каких областях?

— Да, по сути, в каждой. Я кое-что узнал о его смерти, как вы рекомендовали. Я установил, что с компаниями все было благополучно. К несчастью, не вижу, чем это может мне помочь.

— Да я этого и не предполагал, — сказал он. — И просто хотел удовлетворить собственное любопытство в этом деле.

— Почему?

— Ну, назовите это инстинктом старого газетчика, если хотите. Так что вы обнаружили?

— Только что не так уж мало людей сильно разволновалось, едва он упал. Например, человек по фамилии Корт…

Глаза Макюэна сощурились, и он начал слушать внимательнее.

— Корт?

— А! — сказал я. — Возможно, вы его помните. Леди Рейвенсклифф сказала, что одно время он работал журналистом в «Таймс». Вы его знали?

Он встал и отошел к окну, постукивая ногой, как всегда, когда задумывался. Затем повернулся ко мне.

— Крайне сожалею, Брэддок, — сказал он. — Я был чрезвычайно глуп и неосторожен в отношении вас.

— Но почему? В чем дело? Кто он такой?

— Действительно, какое отношение он имеет к рутинной биографии, заказанной горюющей вдовой?

Он сверлил меня взглядом, и я понял, что не получу от него ничего, не дав что-нибудь в обмен авансом. Он был искренне обеспокоен, и меня тронуло его участие. Но он был насквозь газетчик. Информация была для него едой и питьем.

— Это не биография, — сказал я после паузы. — Она хочет от меня не этого. Она хочет, чтобы я установил личность ребенка Рейвенсклиффа.

Он поднял бровь.

— Так-так. А Корт?

— Был одним из первых на месте его смерти и, думаю, сумел на три дня воспрепятствовать сообщению о ней.

— А! — сказал он негромко.

— Что «а»? — Я испугался. Собственно, из-за того лишь, как он это сказал: настороженно, почти встревоженно и, вне сомнения, удивленно, даже потрясенно. — В чем дело? Что все это значит?

— Правительство дало указание, чтобы мы не сообщали эту новость незамедлительно, как и все другие газеты. Мы согласились, поскольку надежность предприятий Рейвенсклиффа составляет национальный интерес. К тому же нас заверили, что это всего лишь ради предотвращения ненужной биржевой паники. Я подумал, что тут может крыться нечто большее, а потому и рекомендовал вас, чтобы у меня, так сказать, был человек внутри, но я представления не имел, что это может быть так серьезно. — Он сунул руки в карманы и уставился на ковер, как всегда, если что-то быстро взвешивал. — Напишите ей, что вы сожалеете, но эта работа вам не подходит.

— Что-о? Но ведь идея же ваша!

— Знаю. Однако это не оппортунистические репортажи, не околачивание возле судов и полицейских участков. И вам не следует впутываться в подобное.

— Вы мелодраматичны. Что вас так встревожило, скажите на милость?

— Что вы знаете о Генри Корте?

— Очень мало, — сказал я твердо. — И словно бы знать особенно нечего. Он был журналистом, теперь как будто ведет жизнь досужего джентльмена со скромным состоянием. Он был знаком с леди Рейвенсклифф много лет назад и появился на сцене в неясной роли вскоре после смерти Рейвенсклиффа. Какое-то упоминание ФО, но я не знаю, что это такое. Но только не Форин оффис, то есть министерство иностранных дел, поскольку он там не числится. Я справлялся, — докончил я неуклюже.

— Ну, как вы и сказали, знаете вы очень немного.

— Ну, так скажите мне побольше. Ясно, что вам что-то известно.

— Только если вы обещаете отнестись серьезно к моим рекомендациям.

— Непременно, — сказал я непоколебимо. Но не помню, собирался ли я сдержать обещание.