Меня разоблачили. Все было довольно просто. Меня нашел Вихманн; не думаю, что он меня искал, но был из тех, кто посещает бордели в любом городе, куда бы ни приехал, и он приехал в Лион. Когда он заметил меня и узнал, то увидел свой шанс. Он сказал, что мне придется выполнять все его желания, не то он пойдет в полицию. Думаешь, этого хватило, чтобы я впала в панику? Нет. Но тогда не было ничего, чего бы у меня ни попросили и что бы я ни сумела сделать, сколь бы ни отшатывались в ужасе обычные люди. Я легко могла бы согласиться, имей я уверенность, что он сдержит слово. Но я знала, что он не сдержит. Он был одним из очень немногих людей, кто знал меня по Лозанне, и никогда бы меня не отпустил.

— Поэтому ты его убила.

Она кивнула:

— Убила. Хладнокровно и преднамеренно. Ударила его ножом в сердце и смотрела, как он умирает. Тебя это ужасает?

Тут мне вспомнился Симон.

— Не знаю, — сказал я негромко.

— Я переоделась, собрала сумку и ушла, заперев за собой дверь. К тому времени, когда его нашли, я была уже далеко от Лиона; я остригла волосы, изменила манеру одеваться. Я взяла другую фамилию, но оставила имя Вирджиния. Мне оно нравилось, это было мое тайное имя, то, которое я сама себе дала.

— А убийство мадам Штауффер?

— Не знаю. Полагаю, ее убил муж; Вихманн практически признал, что по-прежнему его шантажирует, но поскольку его интрижка со мной к тому времени вышла наружу, было, наверное, что-то еще, что-то серьезное, чем он мог его пугать.

— Кто стал бы убивать жену из-за такого?

— Если жена принесла в брак деньги, а теперь грозит разводом? Доктор Штауффер жил безбедно и работал мало. Многие убивали ради меньшего. Впрочем, думаю, это не имеет значения. Раз я откровенно призналась в одном убийстве, то нет причин не признаваться в другом, если бы я действительно его совершила. Я его не совершала.

— Полиция тебя не искала?

— Да, но не слишком усердно. Иностранец, найденный мертвым в борделе, едва ли стал для нее делом величайшей важности. И ускользнуть от полиции нетрудно, если знаешь как.

— Расскажи.

— Во-первых, не привлекай к себе внимания. Измени манеру одеваться, смотреть и держаться. Если захочешь, стать совершенно иным человеком просто. Знаешь, я была очень расстроена, когда ты узнал меня в Биаррице. Несколько месяцев назад я встретила на одном балу генерала Мерсье. Хотя он интимно знал каждую часть моего тела, он ни на мгновение не связал меня с женщиной, с которой был знаком в Нанси. Как ты меня узнал?

Я постарался вспомнить.

— Не могу точно сказать. Определенно внешне ничто не напоминает о том, чем ты была. Манеры у тебя теперь графини, голос другой, манера ходить и двигаться — все изменилось. Точно помню, это произошло не сразу. Что тут скажешь? Я просто знал. Но не так твердо, чтобы рискнуть представиться иначе, нежели на самый двусмысленный лад, — на случай если я ошибся. Что твои бывшие любовники тебя не узнают, свидетельствует не в их пользу.

— Это потому, что их никогда не интересовала я, только они сами. Когда они были со мной, то думали, какие они замечательные, что у них в спутницах такая красивая женщина. Когда они занимались со мной любовью, то думали лишь, какие они чудесные любовники. И поверь, я заботилась о том, чтобы они так считали.

— Входит в обслуживание?

Она кивнула:

— Тогда и сейчас.

Я опустил взгляд, изучая ногти, чтобы не пришлось смотреть на нее.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Ты спросил. Кроме того, мне нужна помощь. Она не бывает бесплатной.

Я нахмурился.

— Не у всего на свете есть цена, знаешь ли.

— Мало что в этой жизни ее не имеет.

— Мрачный взгляд на мир.

— Нет. Освобождающий, когда к нему привыкнешь. И уберегает от разочарований.

Я невольно с шумом вздохнул — от разочарования и почти отчаяния. Она меня победила. Всякий раз, когда мне казалось, что я ее понимаю, истинная женщина ускользала, оставляя по себе очередной фантом. Теперь вот это: циничная, холодная, готовая на убийство. А еще — ранимая, ребяческая, невинная. Это ли проникновение в глубины ее души и ее истинную природу?

И вдруг меня осенило. Подняв глаза, я увидел ее лицо: это было подвижное лицо, лицо актрисы, способное проявить любое чувство, любую черту характера. Но она не заметила, что я смотрю, и не была готова. И я уловил проблеск чего-то, что уже видел однажды, когда в ресторане в Нанси назвал ее леди.

— Ты опять мне лжешь.

— Не лгу. Я не убивала мадам Штауффер.

— Я не про это. Я про то, что ты стараешься меня оттолкнуть, вызвать во мне отвращение, заставить меня назвать тебя чудовищем. Ты самой себе стараешься доказать, что все мужчины в конечном итоге одинаковы. Зачем? Чтобы и дальше жить не меняясь, никого к себе не подпуская?

— Перестань, пожалуйста.

— И зачем тебе это? — беспощадно продолжал я. — Дайка посмотрю…

— Замолчи, — повторила она еще настойчивей.

— Очевидно, не из-за меня. Я тебе нравлюсь, ну и что? Мы достаточно давно знакомы. Наверное, тут что-то другое. Или кто-то другой.

— Я велела тебе замолчать! Просто закрой рот!

Ее лицо преобразилось; голос стал гневный, яростный, но на лице отражался чистейший ужас. Впервые она выглядела тем, чем была.

В это мгновение я оправдал самое худшее ее мнение о мужчинах. Я наслаждался. Я раздавил ее; она бушевала и плакала, она утратила контроль над собой — действительно утратила контроль, а не разыгрывала поддельные страсти, которые оптом продавала тому, кто даст наибольшую цену. Это была настоящая Элизабет, напуганная, беззащитная и совершенно одинокая. Наконец я пробился за все ее барьеры. Я не гордился собой, но не мог остановиться. Я хотел столкнуть ее за грань.

— Кто-то другой? Скорее всего. Кто-то, кто не укладывается в этот идеал жестокости. Кто не заслуживает того, как ты относишься к людям, и ты напугана. Явно это не женщина. Значит, мужчина. О Боже! Вот оно! Это же очевидно. Ты влюблена. Ты наконец по-настоящему влюбилась.

Она сползла с канапе, скорчилась на коленях на полу, спрятав лицо в ладони, все ее тело сотрясалось от рыданий, когда она залилась слезами страдания и ненависти. Тут меня захлестнула волна сочувствия, и я раскаялся в своих словах. Но лишь немного. Ощущение триумфа было слишком сильно.

— Я тебя ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Она бросилась на меня, молотя кулаками, ударяя по лицу, по плечам, по груди. Она была искренна в каждом слове. И умела драться. Мне пришлось схватить ее за обе руки, чтобы остановить, но она все равно силилась высвободиться и возобновить нападение. Тогда я прижал ее к себе, обхватив руками так, что она едва могла шевельнуться, а потом должен был еще лечь на нее, чтобы выдавить воздух из ее легких, когда она постаралась вывернуться.

— Послушай меня, — сказал я ей на ухо, когда метанья утихли настолько, что я смог говорить. — Тебе нужно кое-что уразуметь. Я твой друг. Не знаю почему, но я твой друг. Знаю, ты мало что понимаешь в дружбе. Пора учиться. Я не сужу тебя и не критикую. Никогда так не поступал. Никогда так не поступлю. Сколько ты меня знала, ты от меня пряталась. И это тоже не имеет значения. Но пора перестать. Ты в кого-то влюбилась. Поделом тебе. Теперь ты знаешь, что это не просто слово в книжке. Твоя жизнь изменится навсегда, и давно пора. Тебе придется дать больший простор доверию и щедрости. И возможно, душевной боли и разочарованию. Не бойся их. А теперь… могу я отпустить тебя, не рискуя, что меня постигнет участь герра Вихманна?

Она шмыгнула носом, что я расценил как «да», поэтому осторожно разжал руки. Она тут же снова бросилась ко мне и проплакала у меня на плече добрых десять минут.

— Извини. Я никогда раньше так себя не вела.

— И ты меня извини, что ты никогда раньше так себя не вела, — сказал я с улыбкой. — Кто же то воплощение мужских доблестей, кто украл твое сердце, тогда как все остальные потерпели неудачу?

Последовало долгое-долгое молчание, прежде чем она наконец подняла лицо, шмыгнула носом (даже это она умудрялась делать привлекательно) и посмотрела на меня с вызовом.