Слепое и голое невежество… Слепое и голое невежество… Слепое…
Митч схватил трубку.
— Кто это, черт возьми?
Тишина. Затем связь оборвалась.
— Чья-то чертова шутка, — пробормотал он неуверенно, возвращаясь к Меган.
Ее пальцы пытались справиться с трудной задачей — застегнуть блузку.
— И то верно. Просто глупая шутка.
— Но он действительно ничего не сказал.
— А Оли Свэйн в тюрьме.
— Точно.
Почему же они оба были так напуганы? У Митча появилось ощущение дискомфорта в животе, которое обычно появлялось при затяжных ночных кошмарах. Волосы на затылке встали дыбом. Он попытался дать рациональное объяснение инстинктивным ответам.
Когда телефон зазвонил снова, он дернулся, как будто сто вольт прошли сквозь него. Меган схватила его за плечо.
— Пусть включится автоответчик.
— Да, я знаю.
Голос, который раздался на линии, дрожал от паники, слова, казалось, застревали в горле говорящего и наезжали одно на другое.
— Шеф, это Деннис Хардинг, сержант Хардинг. Нам необходимо, чтобы вы прибыли в тюрьму сразу же. Произошло кое-что… О, Иисусе, это ужасно…
Митч схватил трубку.
— Хардинг, это я. Что случилось?
— Это… это… Оли Свэйн. О, мой Бог. О, Господи Иисусе. Он мертв.
Запись в дневнике
День 8-й
Слепое и голое невежество…
Выносят скандальные судебные решения, бессовестные.
Полиция — дураки. Они наступили на слизняка и назвали его злодеем, и, доведенный до отчаяния, он бросился в объятия их невежества. И доктор — не бог. Просто еще одна беспомощная женщина. Иллюзия власти ушла. Мы — короли.
Глава 24
День 8-й
3.17
— 37 °C, коэффициент комфортности: — 56
Труп Оли Свэйна, также известного как Лесли Сьюик, лежал скрюченный на полу возле задней стенки клетки, пустая оболочка ушедшей жизни. Кровь, как лужа, растеклась по серому линолеуму, такая же жирная и темная, как нефть. Зловоние насильственной смерти было густым и насыщенным, как аромат прогорклых духов, которое вторглось в ноздри и ползло вниз по горлу. Кровь и содержимое кишечника. Резкий специфический запах рвотных масс свидетелей, непривычных к ужасу.
Только исключительное упорство и железная воля удержали содержимое желудка Меган на месте. Запах, конечно же, всегда добирался и до нее, но не реагировать на остальное она приучила себя давно. Лицо Митча было непроницаемо, почти бесстрастно. Она предположила, что ему доводилось видеть что-нибудь и похуже. Он был детективом в городе, печально известном войнами наркоторговцев и жестокими уличными разборками. Он видел свою жену и сына мертвыми. Ничто не могло быть хуже, чем это.
— Эй! Я хочу убраться отсюда! — орал Буг Ньютон напряженным от страха голосом, который он безуспешно пытался прикрыть бравадой. — Я не должен сидеть тут рядом с каким-то мертвецом. Это жестоко и как-то странно!
Митч бросил на него угрожающий взгляд.
— Заткнись!
Буг отскочил к дальней стороне койки и сел на нее, закинув одну ногу на тоненький тюфяк. Тощей рукой он обнял колено и принялся нервно раскачиваться. Другую руку он медленно поднес к лицу, как краб, и принялся ковыряться в правой ноздре.
Митч в последний раз долго посмотрел на Оли.
Слепое и голое невежество… Слепое и голое невежество… Слепое и голое… Слепое… Слепое…
— Что нам делать? — жалобно спросил Хардинг. Он стоял снаружи клетки, ухватившись руками за прутья. Его лицо побледнело и по цвету походило на старую пасту.
— Позвони коронеру, — приказал Митч, выходя из клетки. — Пришли кого-нибудь с камерой. Мы поработаем здесь, как на месте преступления.
— Но, Шеф, никто не смож…
— Выполнять! — рявкнул Митч.
Хардинг отскочил назад, споткнувшись о собственные ноги, затем развернулся и помчался к выходу из зоны камер-клеток. Митч направился в камеру Буга Ньютона. Маленькие глаза заключенного забегали от Митча к Меган, затем к Оли и снова к Митчу.
— Что произошло, Буг? — Голос Митча звучал на низких нотах почти ласково, когда он подошел к кровати.
— Откуда я знаю? — выпалил Буг, вынув палец из носа. — Было темно. Я ничего не видел.
Митч удивленно поднял брови.
— Человек в камере рядом с твоей только что убил себя, а ты ничего не знаешь? Ты, должно быть, крепко спишь.
Буг нервно отдирал струпья на подбородке, уставившись на темный пустой экран телевизора. Его лицо блестело от капелек пота и покрылось восковой бледностью от подкатывающей тошноты.
— Он, кажется, издавал какие-то звуки, — неуверенно протянул Буг. — Я не смотрел, что он делает. Извращенец-педофил… Я и знать не хотел, что он делает. Я думал, что он собирался помочиться или еще что.
— А он собирался умереть, Эйнштейн! — взорвался Митч, внезапно нависнув над Ньютоном, словно карающий Бог или сам дьявол. — Наша единственная зацепка в этом гребаном деле, и теперь он мертв!
— Господи Иисусе, это не моя вина! — Буг скулил, закрыв голову руками, съежившись, как побитая собака.
— Конечно, никто никогда ни в чем не виноват, — зло усмехнулся Митч. — Уже затрахали меня такими оправданиями!
Ярость бурлила в нем как штормовые волны, затуманивая рассудок. Но Митч не сделал и попытки погасить ее. Он со злостью пнул койку Ньютона, затем снова и снова, лязг и скрежет ботинка слились с эхом отразившегося от стен металлического грохота.
— Черт, черт, ЧЕРТ!!!
— Митч! — заорала Меган, ворвавшись в камеру-клетку. Он повернулся к ней вне себя от гнева, когда она схватила его за руку. — Митч, прекрати, — приказала она, жестко глядя ему в глаза. — Остынь! У нас много работы.
Опомнившись, Холт смог разглядеть Буга Ньютона, свернувшегося в комочек на своей койке и с ужасом глядевшего на него из-под костлявых коленей. Ты потерял его, Холт. Ты потерял его. Ты потерял зацепку, Холт. Ты потерял ее.
Он потерял ее с серьезными осложнениями.
Митч медленно перевел взгляд от Ньютона сквозь решетку в следующую клетку, где на полу в луже крови лежал Оли Свэйн. Их единственная зацепка. Их единственный подозреваемый. Он, возможно, вывел бы их на Джоша, но Пэйдж своими действиями смела их план. Оли, возможно, заключил бы с ними сделку и отдал бы Джоша или указал сообщника, но теперь не будет никаких соглашений. Все, что он знал, ушло с ним, и придется все начинать сызнова.
Митч признался себе, что ничего подобного не могло бы произойти в былые времена, когда его интуиция была отточена, словно бритва. Ум потерял свою остроту. В последние два года он нарочно позволял своим инстинктам ржаветь. Он убаюкивал себя, полагая, что не будет нужды воспользоваться ими здесь. Шефу полиции не нужны инстинкты; ему нужна дипломатия. Ничего никогда не происходило в Оленьем Озере. Ничего вообще…
Резкий свет люминесцентной лампы падал на Оли Свэйна, на его родимое пятно, казавшееся еще темнее на пепельной коже, на пустое гнездо, где недавно был стеклянный глаз. Кусочек глаза валялся в луже крови около его левой руки — острый клин коричневой радужной оболочки и черный зрачок, смотревший на потолок. Он разбил фарфоровый эллипс и использовал один из черепков, чтобы вскрыть вены на запястьях и слить свою жизнь на пол городской тюрьмы Оленьего Озера. На стене выше его трупа были кровью написаны два слова:
НЕ Я
4.32
— 35 °C, коэффициент комфортности: — 53
Коронер Паркового округа и одновременно директор похоронного бюро по имени Стюарт Оглторп был лысеющим, с фигурой, похожей на грушу, человеком. Ему было лет пятьдесят, он носил очки в толстой черной роговой оправе. Его кислый хмурый взгляд заставил Митча подозревать, что в носу у коронера навсегда застрял запах жидкости для бальзамирования. Он быстро осмотрел Оли, осторожно касаясь его тела руками в перчатках и бурча под нос что-то насчет пустой глазницы и кровавого месива.
