— Ты куда? — крикнул Ларкин, когда она, как ураганный ветер, ринулась к выходу.

— Надрать кой-кому задницу!

Дэйв потер рукой подбородок.

— Ясно! Обед и дикий, необузданный вечерний секс — исключены.

17.01

— 5 °C

Митч сидел в своем кабинете при янтарном свете лампы, падающем на доклады и заявления, разбросанные по рабочему столу. Он отпустил Натали домой, чтобы она помогла двум своим подросткам подготовиться к факельному шествию. Валери играл на флейте в школьном оркестре. Трой ехал на поплавке старшеклассников. Городской совет проголосовал за продолжение подготовки к Снежному фестивалю, но каждое событие теперь проходит с некоторой оглядкой на похищение Джоша. Шоу должно продолжаться, оно будет огромным и трагическим.

Дневные события уничтожили его и физически, и морально. Постоянное давление ответственности и безотлагательность дел били по нервам и истощали терпение. Митч лично расспросил большую часть сотрудников начальной школы и обошел территорию еще раз, пытаясь найти хоть что-нибудь, что зажжет новую идею относительно личности человека, который бросил блокнот Джоша на капот его машины. И все под пристальным вниманием репортеров, роящихся позади него, словно комары. Все зря. Автостоянка была легкодоступна, и никто ничего не видел. Подбросить улику — проще простого, надо просто проехать мимо «Форда» и высунуть руку из окна своей машины. Ловкий, простой, дьявольский ход. Приводящий в бешенство. Это заставляло чувствовать себя чурбаном, облапошенным мошенником, побитым и одураченным.

Так или иначе, ему пришлось еще раз уплотнить график работы, чтобы выкроить время для похода с дочерью посмотреть парад. Позвонила теща и предложила отпустить Джесси на парад с ней и Юргеном, а после этого оставить девочку у них на выходные. Кроме того, она сказала, что Джесси наверняка побоится идти с ним сейчас в связи со всеми этими ужасными делами, когда полицейские приходят в класс и пугают детей.

Митч вышел из себя. И в хорошие-то времена общение с тещей требовало адского терпения, а сегодняшний день вряд ли можно назвать лучшим.

— Ты говоришь, что моей дочери следует бояться меня?

— Нет! Ничего подобного! Я просто говорю…

— Что ты просто говоришь, Джой?

— Ну что того мальчика, Джоша Кирквуда, похитили прямо на улице.

— Поверь мне, Джой, если кто-то попытается увести Джесси у меня на глазах, я просто разнесу вдребезги его гребаную голову!

— Прекрати говорить со мной таким тоном!

— Извини, но я становлюсь немного вспыльчивым, когда ты несешь, что моя дочь не в безопасности со мной, Джой.

— Я никогда не говорила так!

Но думала. Она думала так все время, и он кожей чувствовал ее мысли, такие тонкие и умные, которые как отравленные иголки вонзались в него. Она доверила ему свою дочь — и ее дочь теперь мертва. Она доверила ему своего внука — и ее внук теперь мертв. Она обвиняла Митча полностью, но держала обвинения при себе, никогда не сказав ни слова напрямую, позволяя им расти и пускать метастазы, словно злокачественная опухоль.

Он это знал, потому что делал то же самое.

Митч растер лицо ладонями. Как бы хотелось просто завалиться спать, пока не закончится весь этот кошмар! Но Митч знал, что так или иначе кошмар достанет его, и не имеет значения, спит он или бодрствует. Если он не спит — это дело о похищении. Во сне же он тонул в море крови.

— Ты не мог бы заскочить по дороге домой куда-нибудь за покупками?

— Эллисон, я был на работе восемнадцать часов. У меня есть только три часа, чтобы прийти домой, поспать, поесть, принять душ и побриться прежде, чем я должен быть в суде. Последнее, что я хотел бы, это тусоваться в проклятом магазине «Семь-Двенадцать». Разве ты не можешь остановиться по пути, у бейсбольного клуба?

— Я ненавижу тот магазин у парка. Это — небезопасный район.

— Ради бога, Эллисон! Ты будешь там через пять минут. Среди бела дня! Там опасно только ночью, когда никого вокруг.

— Не могу понять, зачем мы остаемся здесь? С каждым днем здесь все хуже и хуже. Я чувствую себя зэком в своем собственном доме…

— Господи! Не начинай все сначала. Можешь подождать, пока я не отосплюсь часов тринадцать или четырнадцать? Потом продолжим эту перепалку.

— Хорошо! Прекрасно! Но я правда хочу обсудить это, Митч. Имей в виду! Я не хочу жить так дальше.

Последние слова жены эхом отозвались в его голове, и он нащупал золотую полоску, которая окружала его палец.

Не было никакой справедливости. Никакой логики. Не было никакой справедливости и по отношению к Ханне Гаррисон, теряющей своего сына, словно это безликий фантом. Единственное объяснение — жестокая шутка. Шутка над людьми, которые полагали, что жизнь должна иметь смысл.

И пока Митч попусту растрачивал драгоценные мгновения на бесполезное самоуничижение и грозил кулаками несправедливому миру, часы продолжали отсчитывать секунды, добавляя в его сердце отчаяние.

Он должен выбросить из головы все лишнее и сосредоточиться, сконцентрироваться. Плотно вцепившись руками в подлокотники кресла, Митч старался дышать глубоко и спокойно, как пытался научить его психолог отдела в Майами. «Сосредоточься на единственной мысли и дыши медленно и глубоко».

Чаще всего Митч сосредотачивался на идее надрать дерьмовую задницу этому напыщенному, с вечно снисходительной улыбочкой, психологу.

— Если он вернулся, то, черт возьми, я ему покажу!

Голос явно принадлежал Меган. Безошибочно — разъяренный. Под аккомпанемент громоподобной поступи Ноги.

— Но, мисс О’… агент О’Мэлли! Он сказал, чтоб его не беспокоили.

— Не беспокоили? А он не просил не рвать его на части?

Меган ворвалась в дверь прежде, чем Митч смог подняться с кресла. Она остановилась на полпути, уперев руки в бедра. Ее явно не по размеру куртка сваливалась с плеч; длинный серый шарф, с которым она, похоже, никогда не могла справиться, соскользнул с одного плеча и волочился по полу.

Нога появился у нее за спиной.

— Извините, Шеф. Я не смог остановить ее.

Он был в состоянии остановить всех нападающих в футбольной команде колледжа, но не смог остановить Меган О’Мэлли. Так или иначе это вернуло Митчу прекрасное настроение. Он отпустил полицейского.

— Моя очередь, Шеф, — начала Меган, когда дверь захлопнулась позади нее. — Почему мне не сказали, что Оли Свэйн ездит на белом фургоне «Шевроле» выпуска восемьдесят третьего года? Почему мне не сообщили, что ты говорил с Оли Свэйном об этом фургоне вчера вечером?

— Я не собираюсь отчитываться перед тобой, О’Мэлли, — сказал Холт и припомнил Меган ее же слова, сказанные ранее. — Ты не старше меня по званию и не мой начальник.

— Ты не отчитываешься ни перед кем, да? — выкрикнула она сердито. — Ты — Мэтт гребаный Диллон, а это — Додж-Сити на Диком Западе! Мой город! Мои люди! Мое расследование! Хорошо! На твоей совести будет, когда кто-нибудь найдет тело ребенка в мусорном контейнере и окажется, что поработал над этим Оли Свэйн.

Меган почти почувствовала напряжение, с каким он принял удар. Что ж, хорошо. Ему необходимо как следует двинуть по мозгам, и лучше бы буквально, а не на словах.

— По крайней мере, Стайгер понятен. Я знала, что он — придурок, уже через минуту, как увидела. Ты же сотрудничаешь, когда это тебе подходит, а когда нет, забираешь свои игрушки и приказываешь мне уйти с дороги.

— Хорошо, — сказал Митч отрывистым, но обманчиво мягким тоном. — Иди домой. Я поработаю здесь над этими действительно скудными данными, агент О’Мэлли. Я не в настроении слушать нытье, что играю нечестно.

— Не в настроении… — Меган задохнулась от ярости. На мгновение ей захотелось броситься на него через стол и с наслаждением трясти, пока не посыплются его зубы. Вместо этого она впилась в него взглядом.

— Несмотря на твое настроение, — продолжила она резко, — я думаю, что нам необходимо выяснить некоторые вещи прямо здесь. Это — расследование, а я — часть этого расследования. Поэтому я имею право знать, что у кого-то — а я рассматриваю его как подозреваемого, — оказывается, есть фургон, соответствующий описанию свидетеля.