Фабио встал, чтобы отправиться в столь не любимый им путь на задний двор резиденции, где к конюшням прижималась уборная, безуспешно пытавшаяся присвоить частичку затхлого тепла лошадей, и тут один из его помощников просунул голову в дверь.

– Монсеньор, вы сегодня еще принимаете?

Фабио сдвинул ноги и спросил:

– А что? Посетитель?

– Да, член ордена Иисуса из Рима, монсеньор. Его зовут отец Нобили.

– Мы его знаем?

Ассистент покачал головой.

– Пусть подождет, – заявил Фабио. – Мне нужно отлучиться.

– Извините, монсеньор, – донесся хриплый голос из прихожей перед его кабинетом, – но у меня чрезвычайно важное послание.

«И оно важнее, чем опорожнение мочевого пузыря? – подумал Фабио. – Хотел бы я на это посмотреть…»

Но не успел он это произнести, как незваный посетитель протиснулся в кабинет. Помощник коротко поклонился и исчез.

В соответствии с обычаем иезуитов на вошедшем было не форменное одеяние ордена, а длинный черный плащ, струившийся тонкими складками вокруг тела и говорящий о том, что его обладатель может позволить себе покупать материю с избытком. Кроме того, на нем была невысокая, тоже черного цвета треугольная шляпа без полей – а поскольку из ста любых членов Общества Иисуса девяносто одевались точно так же, можно было считать это орденским одеянием, пусть и не официальным.

Иезуит снял шляпу, стряхнул влагу с плаща и впился в Фабио мрачным взглядом. Неожиданно черты его лица исказились, и могучий чих нанес сильный урон театральному эффекту.

– Что за мерзкая погода! – хрипло заметил иезуит, прочистив нос и хорошенько откашлявшись.

– И не говорите, – вздохнул Фабио и приготовился обойти посетителя. – Прошу прощения, отец Нобили.

– Подождите, подождите!

– Но это ведь может пару мгновений и…

– Нет, мне нужно срочно продолжать путь. Дело безотлагательное.

– Мое – тоже, можете мне поверить!

– Я приехал по прямому приказу генерала нашего ордена!

Фабио, заподозрив, что сумеет освободиться от этого человека только после того, как тот уладит свои дела, обреченно кивнул. Пока простуженный иезуит снова пользовался огромным носовым платком (черного цвета, клянусь всеми святыми!), Фабио пытался подавить как резь в животе, так и внезапно ставший громким стук сердца. Члены ордена Общества Иисуса, с которыми он имел дело, всегда были исполненными достоинства, степенными людьми, но прежде всего – производили впечатление хозяев любой ситуации. Отец Нобили, однако, в этом отношении был необычным представителем Societas Jesu. При ближайшем рассмотрении плащ его оказался грязным, у шляпы был такой вид, будто обладатель постоянно мял ее в руках, щеки иезуита были небриты, а коротко стриженные волосы – немыты и растрепаны.

– Путь был долгим? – почти с состраданием спросил Фабио.

– Все время в седле, – ответил отец Нобили, в последний раз оглушительно высморкавшись в носовой платок.

– В седле? Из самого Рима?!

– Поездка в карете заняла бы слишком много времени. Монсеньор, то, что я сейчас скажу вам… – Отец Нобили огляделся, будто пытаясь разогнать тени взглядом.

– Мы одни, – сообщил Фабио и впервые спросил себя, правда ли это.

Все-таки он был самым высоким по рангу членом папской делегации, и, возможно, за ним уже много лет… Он постарался отбросить эту мысль. Нервозность отца Нобили, похоже, была заразной – вероятно, как и проклятый насморк. Когда Фабио снова услышал хриплый простуженный голос посетителя, ему показалось, что у него уже начинает першить в горле.

Отец Нобили покачал головой и выкрутил воду из шляпы.

– Об этом действительно никому нельзя… – снова заговорил он. Взгляд его упал на графин с вином на столе Фабио; над графином поднимался пар. – Это горячее вино с пряностями? О, мое горло! Вы позволите, монсеньор?

– Прошу… – Фабио поморщился, услышав громкое бульканье, с которым вино перелилось в бокал, а затем – в горло иезуита. Посетитель выудил из складок плаща кольцо и положил его на стол.

– Это перстень с печаткой преподобного генерала Винченцо Карафы. То, что оно при мне, свидетельствует о правдивости и срочности моего послания.

– Я слушаю, – геройски ответил Фабио.

– Речь идет о… об одном мятежнике, – заявил отец Нобили.

– Мятежнике из Общества Иисуса?

– Да. – На монаха снова напал приступ кашля. – И нам неизвестно, не успел ли он уже отыскать… последователей.

– Внутри ордена есть отдельное движение?! – недоверчиво переспросил Фабио. Это известие поразило его не меньше, чем если бы отец Нобили стал утверждать, будто в муравейнике некоторые из насекомых внезапно решили преследовать собственные цели. – Вы меня разыгрываете.

– К сожалению, это не смешно, – сухо ответил отец Нобили. – И это не движение, а отдельная заблудшая душа. Я же сказал: мы не знаем, есть ли…

– Отдельная душа, настолько «незначительная», что преподобный генерал отправил в путь посла со своей личной печатью.

Отец Нобили снова закашлялся.

– Какова все же цель вашего визита ко мне, отец Нобили?

– Мы бы хотели, чтобы вы помогли нам поймать отступника и привезти его в Рим.

– Как вы себе это представляете? Кто вам вообще сказал, что он находится поблизости?

– Он вовсе не находится поблизости. Насколько нам известно, возможно, он все еще в Вюрцбурге.

– Но тогда скачите в Вюрцбург и… – Фабио неожиданно замолчал.

Отец Нобили кивнул.

– Вот именно.

Фабио щелкнул пальцами и на мгновение забыл о давящем ощущении в животе.

– Комиссия по расследованию уничтожения ведьм двадцать лет назад! – пробормотал он.

– До сих пор больше всего усилий нашему ордену приходится прилагать для того, чтобы исправить заблуждения прошлого, – сказал отец Нобили. – Наш орден также поддерживал тогдашнего архиепископа Вюрцбурга, Адольфа фон Эренберга, в его заблуждениях. Было сожжено девятьсот человек, монсеньор, в том числе несколько десятков детей. Теперь мы знаем, что это была ошибка. И мы надеемся, что снимем с души этот грех, если расследуем все преступления, вынесем все на свет божий и накажем виновных, если они еще живы.

– Вот почему в комиссию вошли только самые блестящие члены Societas Jesu, – добавил Фабио. – И вот почему разразился бы жуткий скандал, если бы вы вывели из состава комиссии одного из своих непогрешимых сотрудников по такому обвинению.

– Поймите, монсеньор, мы хотим, чтобы заблуждения двадцатилетней давности были осуждены, и хотим позаботиться о том, чтобы Общество вынесло урок из случившегося, чтобы ничего подобного больше не могло произойти. Но мы также не хотим трезвонить об этой истории во все колокола. Внутренняя чистка не имеет ничего общего с добровольным аутодафе! Это не наш путь.

– И кроме того, Societas Jesu уже потеряло достаточно уважения, даже если не учитывать последствия скандала по поводу процессов в Вюрцбурге.

– Кроме того, да, – согласился отец Нобили, хотя это, кажется, далось ему тяжело.

– Но я-то что должен делать?

– Вы – главный представитель Святого престола в немецких княжествах. Вы могли бы вычислить этого человека. Мы бы немного повозмущались, Святой престол через несколько дней мог бы заявить, что произошла ошибка, а потом мы все могли бы притвориться, что теперь порядок восстановлен. Никакого мятежника… никакого скандала… никакой длительной помехи процессу…

– Но ваши… мятежники… никуда не исчезнут!

Отец Нобили покачал головой. Лицо его было маской.

Фабио медленно вдохнул.

– За этим кроется нечто большее, – прошептал он. – Только из-за того, что кто-то не на сто процентов следует правилам ордена, преподобный генерал не станет упрятывать его в подземелья церкви Иль-Джезу.

– У церкви святого имени Христова нет подземелий!

– Что натворил этот человек? – спросил Фабио почти вопреки желанию.

Стремление помочиться стало настолько сильным, что у него заныли зубы, однако чары страха уже околдовали его. Сердце его снова часто забилось. Мятежный иезуит, которому генерал ордена вынес смертный приговор? Ему показалось, будто тени в комнате неожиданно сгустились. Иезуиты не были популярны в народе; они были преданны Папе и умны; их движение в свое время обрело могущество благодаря не столько благочестию, сколько выдающимся способностям его членов. Если доминиканцы считались легавыми псами Папы и потому вызывали ненависть к себе, то иезуитов сравнивали со змеями: элегантными, хитрыми, смертельно опасными. Одно воспоминание на мгновение отвлекло Фабио. В Риме ему как-то раз случилось услышать одну загадку: затонул корабль с францисканцем, бенедиктинцем и иезуитом на борту; трое монахов отчаянно пытались выплыть, но появились акулы и сожрали францисканца и бенедиктинца. Однако иезуита акулы пощадили. Почему? Рассказчик тогда громогласно захохотал. «Своих не жрут!» – прокричал он.