Из центра города они проехали два квартала к красному кирпичному зданию, где находилась начальная школа, в которую ходила Катринка. А потом она повела сына на холмы, с которых был виден и дом, где жили они с Томашем, и гимназия, в которую Катринка ходила после окончания начальной школы.

— Не похоже на «Ле Рози», да? — засмеялась она.

— Совсем не похоже, — согласился Кристиан и тоже улыбнулся. — Но, я уверен, что тебе здесь было лучше, чем мне в «Ле Рози».

— А тебе там было нехорошо? — спросила она, развернув машину обратно к центру города.

— Школа была далеко от дома, туда не дойти пешком, — объяснил он и пожал плечами. — Да и дома было не лучше. Дома, собственно говоря, и не было, по крайней мере, в прямом смысле: мы очень много ездили, из одного посольства в другое, из одной страны в другую. Наша семья, так сказать, не имела ничего общего с той уютной картинкой, которую ты рисуешь. Нет, если подумать, мне больше нравилось в школе.

— Тебя били? — спросила Катринка, вспомнив все истории, которые она слышала об интернатах.

— Где? Дома? Конечно. В школе тоже, но жестокостей, о которых ты, может, думаешь, там не было.

— Это ужасно, — вздохнула Катринка.

— Есть кое-что похуже побоев, — сказал Кристиан тоном взрослого, объясняющего наивному ребенку какие-то неприятные вещи.

Катринка не знала, что из рассказов сына правда, а что он преувеличивает ради эффекта. Ей никогда не нравились Хеллеры. Она считала их холодными, честолюбивыми людьми, но ей и в голову не приходило, что они могут быть жестокими.

— Ты мне не веришь, да? спросил Кристиан и посмотрел матери в лицо.

— Конечно, верю! — воскликнула Катринка. — Иногда мне кажется, что ты несколько преувеличиваешь, но я уверена, что в целом ты говоришь мне правду.

Он улыбнулся. Впервые в его улыбке не было иронии или цинизма.

— Может, я и преувеличиваю немного.

Он еще немного рассказал матери о своей жизни в «Ле Рози»: повышенные требования учителей; одиночество, которое испытывал не только он сам, но и большинство ребят; проблемы с дисциплиной, неизбежно возникающие в группе избалованных детей из богатых семей.

— Наркотики в вашей школе были?

— Не больше, чем в других. Сейчас меньше, я думаю, теперь ведь каждую неделю делают анализы мочи. — Он вопросительно посмотрел на Катринку. — Ты, наверное, хочешь знать, пробовал ли я наркотики?

— Да, — призналась она.

— Я попробовал все: марихуану, гашиш, кокаин. Но мне не понравилось их действие. Мне нужно контролировать себя. — Он помолчал и спросил: — Ты мне веришь?

— Я тебе уже говорила, — сказала она. — Я всегда тебе верю.

Он говорил правду, умолчав только о том, что хотя сам и не пристрастился к наркотикам, он являлся одним из главных снабженцев школы. Сын дипломата, красивый, прекрасно одетый, он представлял собой идеального курьера. С одиннадцати лет он зарабатывал много денег, как транспортировкой наркотиков, так и их распространением среди своих школьных друзей. Но он занимался этим не ради денег — он получал щедрое содержание от Хеллеров. Его привлекала опасность, волнение и ощущение своей власти, когда он замечал, что его друзья становятся зависимыми от порока, которому он сам не подвержен. Однажды его чуть не разоблачили. Один школьный товарищ указал на него, как на распространителя наркотиков, но Кристиан отверг обвинения, убедив всех, что мальчик соврал из зависти, потому что сам приторговывал наркотиками. Поскольку у Кристиана никаких наркотиков не обнаружили, а никто из учителей никогда не видел его накачавшимся, и поскольку большая часть учащихся поддержала его (не желая перекрывать своими собственными руками источник снабжения), то товарища из школы исключили, а Кристиан отделался предупреждением.

Во второй половине дня мать с сыном вернулись в город и устроились в единственной гостинице: большом, некрасивом, но вполне комфортабельном здании, а затем вышли на улицу немного размять ноги. Купив по букету цветов, что и было целью прогулки, они поспешили к машине и через десять минут оказались на кладбище, где были похоронены родители Катринки.

Здесь она ощущала свою близость к родителям. Она положила букет на мраморную плиту, постояла молча несколько минут, не молясь, но вспоминая их. Потом она отошла на несколько шагов к могиле, где были похоронены ее дед и бабушка, и сделала то же самое.

— Это были хорошие люди, — сказала она.

Кристиан наблюдал за Катринкой и старался определить, что же он чувствует. Наконец он решил, что чувствует усталость и голод. День оказался слишком долгим.

И он еще не кончился. В тот вечер Катринка и Кристиан были приглашены на ужин к Оте Черны и его жене Марии; Катринка еще из Праги позвонила и предупредила их, что едет в Свитов. «Дядя» Ота был другом ее отца и тренером Катринки по лыжам.

Мария, вторая жена Оты, зная о любимых блюдах Катринки, приготовила их.

— Я целую неделю не буду ничего есть, — пробормотала Катринка, с удовольствием похлопывая себя по животу. — Если я не буду следить за собой, мой будущий ребенок слишком растолстеет!

— Что за глупости, — сказала Мария. — Ты худая, как щепка. Жаль, что ты не видела меня, когда я ходила беременной!

Ота развлекал разговором Кристиана.

— Твоя мать рассказывала тебе, какой замечательной лыжницей была? — спросил он на ломаном немецком с сильным акцентом. Несколько месяцев тому назад Катринка написала ему о Кристиане, и он ожидал увидеть энергичного, блестящего молодого человека, открытого и приветливого, как его мать. Сумрачность молодого человека сильно удивила его.

— Да, — сухо сказал Кристиан. Ему уже надоело соблюдать внешние приличия. Что он здесь делает, с этими нудными стариками, чей интерес заключался только в пережевывании прошлого?

— Когда она уехала из Чехословакии, у меня чуть сердце не разорвалось от горя! Я так рассчитывал, что она завоюет для меня олимпийскую медаль в Саппоро в семьдесят втором.

Несмотря на свой возраст Ота все еще выглядел полным сил и здоровья человеком. Трудно было поверить, что они с Миреком были ровесниками.

— Я думала, вы давно меня простили за это, — сказала Катринка голосом, полным любви.

— Я простил, zlaticuo, — успокоил он ее, переходя на чешский. — Уже давно. — Он смотрел на нее с некоторой тревогой и, когда они поцеловались на прощанье, просил беречь себя.

— Не беспокойтесь, — улыбнулась Катринка. — Никогда еще в жизни я не чувствовала себя так хорошо!

— Счастье приходит и уходит. В этом жизнь…

— Я ему не понравился, — сказала Кристиан уже в машине.

— А как ты мог понравиться? — Катринка выглядела немного раздраженной. — Ты вел себя, как невоспитанный щенок!

— Но тебе же я нравлюсь? — спросил он, легонько дотрагиваясь до ее руки.

Катринка повернула к нему голову и неохотно улыбнулась.

— Нет, не нравишься, — сказала она. — Иногда. Но я люблю тебя. И очень счастлива, что ты есть в моей жизни.

— Этого достаточно, — успокоился Кристиан.

На следующее утро после завтрака Катринка и Кристиан продолжили свое путешествие.

Они поехали на север, остановившись только один раз, чтобы заправить машину и чего-нибудь выпить. К половине первого они по дороге на Могельнице проехали Оломук, бывший когда-то столицей Моравии, потом Катринка свернула на проселочную дорогу и, проехав по ней немного, остановилась перед какой-то калиткой.

— Открой, пожалуйста, — попросила она.

— Мы приехали?

— Да, приехали, — подтвердила она.

Кристиан вышел, открыл калитку, подождал, пока Катринка въедет, закрыл калитку и снова сел в машину. Катринка отметила, что и калитка и забор были недавно выкрашены, так же как и декоративные детали оштукатуренного фермерского дома. Эта ферма принадлежала семье ее матери, Новотным, и каким-то образом проскочила через шестерни в бюрократической машине, когда после прихода к власти коммунистов была объявлена коллективизация.