— Арчи! Я не знаю, что со мною делается… я чувствую, что схожу с ума!.. То, что ты сейчас увидишь, — правда! Я телеграфировал и получил ответ. Читай — вот…

Он протянул Арчи бумагу, в которой значилось, что умерший в Канаде родственник Форда завещал ему пять тысяч фунтов стерлингов. Письмо было от одной лондонской адвокатской конторы, которая сообщала ему о необходимости немедленно поехать в Канаду.

Когда Арчи, так же обрадованный, как и он сам, вернул ему письмо, он сказал:

— Я должен уехать сегодня же — с Перри.

— Что-о-о? — удивленно спросил Арчи.

— С Перри. Я всегда ее любил. Я скажу этой скотине Пьеру… Она меня тоже любит. Я думал, ты знаешь об этом!

Через секунду он уже исчез, и Арчи слышал его легкие шаги по коридору. Он поспешил вслед за ним и встретил Марко, который тотчас же окликнул его, чтобы поговорить, и рассказал ему между прочим что Филиппа уехала.

— Уехала? — переспросил он.

— Увы, да. В Кан. Может быть, — в Лондон. Я не знаю.

Арчи сразу забыл о Форде — так потрясло его это известие. Она уехала из-за него, не сказав даже ни единого слова.

Круто повернувшись, он вышел на залитую солнцем и кишевшую людьми террасу, где над маленькими столиками пестрели яркие зонтики.

Сидевшие за столиками пили коньяк со льдом, оранж, лимонад, ели пирожные. Большинство отдыхающих было в купальных костюмах и мохнатых купальных халатах.

Несколько знакомых поздоровались с Арчи; он их даже не заметил и быстро прошел в самый конец террасы, подозвал автомобиль и велел шоферу ехать в Кан.

Но в Кане не было и следа Филиппы; он ничего не мог узнать о ней и на вокзале. Тогда он возвратился обратно и остановился у виллы, где Перри встретила его радостными криками, а Руперт обхватил его и потащил в дом.

Много позже Арчи, возвращаясь с Фордом, сказал:

— Леди Вильмот уехала.

Форд равнодушно отнесся к этому известию.

— Неужели? Надеюсь, что этот дурак в отеле оставит нам комнаты. Ему надо только хорошо дать на чай.

— К сожалению, тебе придется обождать немного, потому что Перри не будет готова к этому времени.

— О, теперь меня это не трогает! — с жаром промолвил Форд. — В четверг мы, во всяком случае, зарегистрируем наш брак в консульстве. Я считаю, что все идет хорошо и скоро, если принять во внимание, что я только сегодня узнал об этом наследстве!

— Неужели ты так хочешь на ней жениться, что настолько спешишь со свадьбой?

— Как бы я ни спешил, это не может быть слишком скоро для меня. Ведь я люблю ее, чудак-человек!

Они поженились, как Форд и стремился, и устроили завтрак для четырех: Руперта, Перри, Форда и Арчи. Арчи надел единственный свой нарядный синий шевиотовый костюм прекрасного покроя, а Форд расфрантился и блистал великолепием, «будучи теперь, как никогда раньше, человеком со средствами!»

Перри и он строили тысячу различных планов: они будут заниматься садоводством, будут разрабатывать копи, займутся кино, откроют дансинг… Они решили уехать из Кана через две недели… Они болтали, смеялись и смотрели друг на друга. Наконец, Арчи нашел возможным уйти.

И сразу же он вернулся к своей постоянной мысли. Прошло уже четыре дня, а он все еще не нашел Филиппы. Было только пять часов вечера, и он решил пойти пешком в Кан, но потом раздумал и поехал поездом, вспомнив, что позже ему предстоит большая работа в дансинге. Он стал ходить из одного большого отеля в другой и уже в третьем увидел фамилию Филиппы и номер ее комнаты. Он взбежал наверх, постучал и, не получив ответа, толкнул дверь.

Дверь приоткрылась; он очутился в маленькой передней и через открытую дверь увидел Филиппу, полулежавшую в шезлонге. Розовый свет заката заполнял комнату.

Он стоял на пороге, сжав руки, устремив на нее глаза, и очень медленно, как бы чувствуя его взгляд, Филиппа повернула голову и увидела его.

Арчи произнес тихим, дрожащим голосом:

— Я должен был придти.

Но он все еще не двигался, он только смотрел на нее с обожанием и откровенным восхищением. Филиппа встретилась с его взглядом; она побледнела и, слегка приподняв голову, сказала равнодушным, ничего не выражающим голосом:

— Зачем вы пришли? Не потому ли, что считаете меня доступной?

Эти слова, это трагическое спокойствие вопроса отрезвили его. Возбуждение и чувство гордости оставили его; он неожиданно столкнулся с тем, на что никак не рассчитывал, — с возможностью такого равнодушия в их отношениях.

Он стоял, глядя прямо на нее, и не мог произнести ни слова.

Филиппа заговорила слегка дрожащим голосом, в котором звучала искренность:

— Я сказала то, чего я не думала, — вы сами это знаете.

Если бы она обратилась к нему со словами: «Я люблю вас», — это бы не так тронуло его, как то, что она сказала.

Он подошел к ней и стал на колени, и в эту минуту он был так близок к тому, чтобы расплакаться, как никогда со времени своего раннего детства. Он сказал прерывающимся голосом:

— Простите меня — я был груб.

Он еще не прикоснулся к ней и вдруг увидел, что она почти плачет, но старается улыбкой скрыть слезы.

Последние остатки самообладания покинули его, когда он увидел ее влажные ресницы; лицо его побледнело, голубые глаза стали почти черными, и он нерешительно протянул руку.

Его рука коснулась платья Филиппы, скользнула по ее руке, разжала ее; их ладони соприкоснулись, его возбужденное лицо ближе наклонилось к ее лицу. Молодая любовь взывала к молодой любви, и в глазах светились робость и желание.

Наконец, Арчи сказал страстным и сдавленным шепотом:

— Моя прекрасная, моя любимая…

Потом, когда сладостное безумие первых поцелуев оставило их и они сидели, прижавшись щекой к щеке, глядя, как надвигались сумерки и зажигались, один за другим, маленькие огоньки на противоположной стороне бухты, Филиппа неожиданно сказала:

— Приложи свою голову к моему сердцу.

Она прижала его голову к своей груди, снова ощущая дорогую ей теплоту, снова тронутая той удивительной нежностью, которую она только что испытала.

— Я так ждала этого, — сказала она Арчи, — в ту ночь, когда ты сделал первый шаг, я заставила тебя уйти только потому, что боялась себя, боялась позволить себе остаться с тобой.

— Значит, ты меня уже тогда любила, с того момента, как и я тебя?

— Мне кажется, что да, но я не хотела признаться в этом, потому что…

Она замялась.

— Потому что ты считала, что у меня дурные мысли, — мрачно вставил Арчи; теперь ему казалось невозможным, что он когда-либо мог думать о Филиппе легко и двусмысленно; ему стало стыдно.

— Да, у меня, действительно, были скверные мысли о тебе, — сказал он угрюмо, — я этого не скрываю от тебя. Я считаю, что моим оправданием может служить то, что я верил слухам, совершенно не размышляя.

Он слегка отодвинулся от нее и посмотрел ей прямо в глаза.

— Тот человек, которым я был раньше, теперь мне кажется даже не существовавшим, а существует только тот, которым я стал, который любит тебя и сейчас здесь с тобой. О, если бы я мог выразить то, чем я полон сейчас, заставить тебя чувствовать то, что ты во мне вызываешь, сказать, как я робею и преклоняюсь перед тобой и как я горжусь тобой! Ты завладела всем моим существом и целиком поглотила меня. Новый мир открылся для меня, мир, в котором нет несчастья и безверья, нет страданий и тоски, потому что я нашел тебя, люблю тебя!

Филиппа положила свою руку в его, и их пальцы сплелись.

— Милый мой! Пусть это звучит невероятно, бессмысленно, но это все-таки правда. Я никогда, никогда раньше не любила. Я никогда не знала этого чувства. Раньше я никогда не смогла бы понять, что ты хотел сказать, когда говорил о преклонении и гордости, и об открывающемся для тебя новом мире. Раньше эти слова мне казались бы очень трогательными, но они не ласкали бы моего сердца так, как твои теперь.

— Неужели это правда? — спросил Арчи, задыхаясь: — Ты никого не любила… никого… даже своего мужа? Филь, я так безумно ревновал тебя к твоему прошлому, твоему замужеству, ко всему и ко всем!