— Ты глубоко ошибаешься, — мужественно сказала она, ответив на его взгляд и выдержав его.

Фехтовать далее было бесполезно; защитные шарики соскочили, наконец, с рапир. Заглушенный от ярости голос Джервеза был едва слышен.

— Полагаю, что вряд ли ты станешь отрицать, что Мастерс влюблен в тебя…

— Он думает, что влюблен… но, Джервез…

Музыка прекратилась и после короткой паузы заиграла «Короля».

Все бросились прощаться.

Филиппа машинально слушала, улыбалась, отвечала; голова ее была полна тревожных мыслей, опасений, гнева и какого-то отвращения, смешанного с изумлением: чтобы Джервез так вспылил и фактически обвинил ее в сообщничестве! «Полагаю, что ты вряд ли станешь отрицать, что Мастерс влюблен в тебя»…

Это сказал Джервез, но не тот Джервез, которого она знала.

Она чувствовала в одно и то же время негодование, оскорбление и жалость.

Джервез изменился, так ужасно изменился…

Наконец все уехали, остались только гостившие. Последние рюмки допиты, раздаются последние смешки; все уже совсем сонные…

Тедди подошел пожелать «спокойной ночи». Из-за грима трудно было сказать, был ли он действительно разгорячен; он улыбался и выглядел довольно глупо.

Он салютовал Филиппе с притворной церемонностью; подошедший Маунтли присоединился к нему, и они очень забавно имитировали деревянных солдатиков.

Придя в свою спальню, Филиппа присела, не раздеваясь, как будто ждала чего-то.

Она услышала шаги Джервеза в коридоре, его голос, последнее «спокойной ночи»; его дверь открылась и закрылась; теперь он был в своей комнате. Смежная дверь тотчас же широко распахнулась, и он показался на ее пороге. Филиппе почудилось, что он ее поманил; она встала и подошла к нему.

— Джервез, что случилось?

Вместо ответа он схватил ее в свои объятия и держал так крепко, что она едва могла дышать.

— Видишь ли, нам надо это выяснить. Я уже много месяцев знаю, что Мастерс влюблен в тебя, и ты это тоже знаешь. Ты его пригласила сюда. Я хочу знать правду. Был ли он когда-либо чем-нибудь, и есть ли он что-нибудь для тебя? Мне все равно, как бы ты не сердилась, мне безразлично, что ты будешь думать обо мне — я хочу знать.

Филиппа как бы окаменела в его руках; с усилием закинув голову, она взглянула ему в глаза с выражением такого же гнева и горечи.

— Мне кажется, ты сошел с ума, — сказала она, — или… или пьян не Тедди. Джервез, ради всего на свете… как, как можешь ты…

Он мрачно держал ее.

— Да, я слушаю тебя. Отвечай.

— Я не могу дать тебе ответа, да и не может быть ответа на такой вопрос. Ты был везде, где был Тедди, я хочу сказать — ты все знал. Ничего не было тайного, ничего и не было сказано им…

Джервез перебил ее:

— Ничего не было?.. Так ли?..

Все накопившиеся за последние месяцы подозрения кипели в нем теперь, отравляя его сердце, делая его слепым к истине.

Он увидел, как гневно вспыхнули глаза Филиппы при его вопросе:

— Ничего не было?.. Так ли?..

И его безумная ревность, как хищный зверь, яростно устремилась на свою добычу. Он опустил руки так внезапно, что Филиппа пошатнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за спинку стула.

— Значит, я был прав, — сказал он, задыхаясь.

Возмущение Филиппы было так сильно, что она с трудом могла выговаривать слова; они выскакивали, отрывистые и несвязные.

— Ты сошел с ума… да, это так… и сделал из мухи слона. Тедди и я… я его знаю с детства… каждый тебе это скажет… весь свет знает о нас. Еще до твоего появления мы были с Тедди друзьями, любили друг друга. Все было открыто, как день. И вдруг сегодня ты бросаешь мне весь этот ужас, выдуманный тобою. Все выдумано… и Тедди, во всяком случае, уезжает… он никогда не сделал мне зла… никогда… только любил меня… О, тебе этого никогда не понять!.. Как можешь ты быть таким?.. Как ты можешь после всего, что…

Она не могла продолжать, задрожала и прижала обе руки к лицу.

Наступило молчание и продолжалось так долго, что казалось угрожающим.

Филиппа подняла голову.

Джервез стоял неподвижно, устремив на нее полные враждебности глаза.

Невыразимое негодование овладело ею; оскорбленная гордость заставила ее еще выше поднять голову. Это действительно переходило все границы! Быть обвиненной, подозреваемой! Ее слова, ее оправдания вызывают лишь сомнение!..

Она подняла руку.

— Уйди, пожалуйста, — раздельно промолвила она. — Оставь меня одну. Я думаю, что ты болен — душевно болен, во всяком случае. Или же я никогда не знала тебя, не имела понятия, каков ты на самом деле. Вообразить все это, довести себя до такого состояния!.. Это ненормально, вот и все.

Видно было, что она дрожала, но она бесстрашно смотрела на Джервеза.

Он признавал ее мужество, но ярость слишком уж овладела им, чтобы он мог оценить его. Давнишнее подозрение вылилось, наконец, наружу и разгорелось в неукротимый гнев; он не мог ясно соображать; его мысли вертелись вокруг одной точки.

Каждый раз в его отсутствие появлялось что-нибудь новое в отношении к Тедди; в самые первые дни ему, опять-таки из-за Тедди, захотелось узнать, любит ли его Филиппа. Один вид Тедди, даже звук его голоса, были ударом по его тщеславию. Его тщеславие было уязвлено молодостью Тедди, а эта обида была так же реальна, как его ревность к Филиппе.

С самой женитьбы мысль о молодости и ревность к молодежи, словно скрытая язва, коварно подтачивали его прямой и привлекательный характер.

Джервез упорно отрицал бы это, но это было так.

В эту ночь, после долгих дней мучения, болезнь его разума обратилась в горячку, он окончательно перестал владеть собой.

Воспоминания, каждое как ядовитое жало, роились в его мозгу: взгляды Тедди, планы Тедди, постоянные разыскивания им Филиппы, ее полупризнание прошлым вечером, объяснение, которое «она не могла дать», ее жалость к нему, всякая мелочь, все было преувеличено им, и ему казалось, что это — доказательства ее неверности, неверности в чувствах, если не в действиях.

Дыхание у него спирало; он поднес обе руки к горлу и схватился за шею, как бы для того, чтобы освободить ее от каких-то тисков; это движение, багровый цвет его лица и его ярость заставили Филиппу невольно отступить на шаг.

Запинаясь и захлебываясь, он с трудом произнес:

— Да… вот оно… вот как ты чувствуешь! Я давно это знал. И из-за этого мы… ты…

Он остановился, задыхаясь; из темной накипи его мозга всплыло одно воспоминание вылилось в самое неожиданное и оскорбительное обвинение.

— В прошлом году, — продолжал он, опустив одну руку и указывая ею на Филиппу, — в прошлом году… во время этого несчастного случая… тебе было все равно… Вот что это было… ты… даже тогда…

Вся кровь бросилась в лицо Филиппы; она больше не боялась ни его, ни за него; она подошла к нему и стояла так близко, что могла видеть движение его мускулов под натянутой кожей лица.

Она проговорила отчетливо, но без выражения:

— Ты лжешь, и ты знаешь, что лжешь! И эту ложь я никогда не прощу. Ты возьмешь свои слова обратно, или я не останусь больше с тобой.

Она прошла мимо него в свою комнату, ступая твердо и быстро, и закрыла дверь.

Звук дверной щеколды вернул ее к действительности. Это была ее комната — нормальная жизнь еще существовала. Джервез был жертвой собственного ужасного воображения.

«Все это так ужасно, что я к этому совсем не была подготовлена; мне и в голову не приходило, что он так чувствует, может так чувствовать,» — думала Филиппа. Вся дрожа, она опустилась на кушетку и старалась восстановить эту сцену; ей надо было это сделать, чтобы понять точку зрения Джервеза.

Разве было похоже на то, будто она поощряет Тедди?

Бесполезно было бы отрицать, что она не знала о его любви. Но только любовь его была такая… трогательная, как бы далекая, — как всегда бывает любовь, на которую не отвечают.

И встречались они сравнительно редко; но, к несчастью, как-то случалось, что большинство их встреч бывало в отсутствие Джервеза. Это было одно из тех ужасных совпадений, которые еще скорее губят замешанных лиц, чем даже свидетельские показания, потому что каждая случайно обнаруженная встреча дает повод предположить что-то тайное.