Филиппа заказала специально для Джервеза чай, и серебро прибора поблескивало при ярких вспышках золотого огня, в воздухе носился аромат китайского чая, горящих дров, мороза и первых, очень слабо пахнущих нарциссов.

Джервез вытянулся, огляделся и почувствовал себя бесконечно счастливым — счастьем, которое далеко превосходило все его мечты до женитьбы. Здесь, в этом доме, который он делил с Филиппой, было настоящее счастье, здесь должна была осуществиться его самая пламенная мечта… И осуществлением ее он был обязан Филиппе! Он чувствовал, как в душе его подымалось чувство невыразимой благодарности в то время, как он слушал ее смех, глядел, как она дразнит щенка, который перевертывался на спинку и, умильно поглядывая, выпрашивал кусочек намазанного маслом гренка, а затем, бесконечно довольный, полз на свою подстилку.

— Разве он не очарователен? — лениво спросила Филиппа. — Я обожаю его забавную беспомощность.

Она глядела вверх, откинув голову на большую красную с розовым подушку.

— Не забавно ли, как мы все воспринимаем? — продолжала она. — Мне когда-то казалось, что ужасно неприятно иметь ребенка… что будешь страдать от того, что подурнела, и что время должно тянуться так ужасно-ужасно медленно… Словом, что иметь ребенка — это самая жестокая вещь в замужестве! А потом, когда я почувствовала, что у меня будет ребенок, ни одна из этих мыслей, о которых я сейчас говорила, мне и в голову не пришла. Все, о чем я думаю, это — о том времени, когда Робин будет уже здесь… Какой он будет забавный и милый, и как он будет расти! Еще пять месяцев, даже меньше… Он родится ранним летом и будет все это так любить. Лучшая пора, чтобы их иметь, как Гриффитс говорит про эльзасских щенков: «Выращивайте их на траве». Мы вырастим Робина на террасе, среди цветов… и он будет любить природу и весь пропитается ее весенними ароматами!

Она улыбнулась ему из-под длинных ресниц.

— Ты, верно, считаешь меня ужасно глупой, если меня занимают такого рода мысли? Мне кажется, что я действительно должна бы иметь более глубокие мысли, вроде тех, какие обычно высказывают в книгах героини — в фразах, испещренных словами: «священное», «прекрасное» и так далее. Но я чувствую, что Робин будет совсем как я, счастливый и — заурядный…

Вошел слуга, чтобы принять чайный прибор, и в открытую дверь донеслись звуки музыки и смеха.

Филиппа встала.

— Я должна идти танцевать. Не могу устоять перед звуками «Испании».

Она легко сбежала по широкой лестнице, и смотревшему ей вслед Джервезу стали ясны две вещи: что он безумно боится, чтобы она не поскользнулась, и что он так же безумно боится окончательно помешаться на вопросе о всякого рода опасностях, угрожающих Филиппе.

Все же когда несчастье действительно случилось, его при этом не было.

В Фонтелон собралась компания из соседних имений играть в хоккей на льду, но в последний момент одна из играющих выбыла.

— Я сыграю за нее, — заявила Филиппа.

Фелисити посмотрела на нее, хотела что-то возразить, но потом воздержалась. Не может же женщина отказаться от всех развлечений лишь потому, что ждет ребенка! Если бы все так поступали, было бы очень скучно жить!..

А потом, отбивать удары не так уж трудно, да и не надо много бегать…

До конца своей жизни Филиппа помнила этот день! Игра велась почти все время у ворот другой команды, а она как-то особенно воспринимала очарование окружающей природы. Снег все еще висел на соснах, окружавших озеро с восточной стороны, на западе высоко над террасами поднимался замок, сурово прекрасный, рельефно вырисовывавшийся темной массой на фоне яблочно-розового зимнего неба, и в то время, как бледное солнце все еще посылало свои лучи, на другой стороне неба засеребрился серп молодого месяца…

Филиппа почувствовала великую любовь к этому месту, которое было ее домом. Почему-то никогда раньше она не думала о Фонтелоне как о чем-то ей принадлежащем, а сейчас как будто образовалось новое кольцо, сковывавшее их вместе…

Кто-то крикнул, «враги» шли на нее, она видела мяч, неловко повернулась к нему, зацепила своей клюшкой за чью-то чужую, закружилась… а когда клюшки расцепились, потеряла равновесие.

Она старалась удержаться, но не могла; ее конек задел за конек другого игрока, тот повернулся и всей тяжестью упал на нее.

Фелисити в отчаянии склонилась над нею, Сэмми и один из игроков подняли ее и внесли в дом, Фелисити поднесла руку ко рту и крепко закусила меховую перчатку.

— Это его убьет! — бормотала она, глотая заливавшие глаза слезы. — О, бедный беби… бедная маленькая Филь… о, проклятье… проклятье…

Позже она украдкой проскользнула в комнату Филиппы. Филиппа лежала в постели, а доктор и сиделка склонились над нею; она уже пришла в сознание. Филиппа улыбнулась Фелисити и прерывающимся голосом сказала:

— Вот не повезло!..

Сиделка высказалась очень определенно: все обстояло так скверно, как только можно было себе представить. Леди Вильмот пролежит в кровати еще много недель. И зачем это ей нужно было участвовать в такой опасной игре?..

Фелисити вышла, ненавидя всех сиделок в мире за их самодовольную деловитость, за их ужасающую правоту во всем.

Все гостившие в доме были угнетены, каждый смутно чувствовал себя виновным, бесконечно огорченным. Все понимали, что было бы тактичнее всего исчезнуть прежде, чем вернется домой Джервез, уехавший на этот день в город.

Сэмми сказал Фелисити:

— Мы должны остаться. Нечего и думать об отъезде. Бедняга Джервез!

— По-моему, бедняжка Филь! — ответила Фелисити, подавляя гнев. — Но мужчинам всегда кажется, что все симпатии должны быть на их стороне в подобном случае — в каждом случае, если на то пошло. Очень жаль, что в природе не происходит так, как один поэт однажды предложил: муж и жена должны рожать по очереди, и чтобы муж первый рожал. Тогда у обоих были бы одинаковые права…

Дом быстро опустел. Джервез встретил Дениса Кроули как раз у главных ворот. Машины остановились.

— Хэлло! — весело крикнул Джервез. Он был доволен, что возвращается и жаждал увидеть Филиппу, вокруг все было чудесно, он снова был дома.

— Хэлло! — смущенно ответил молодой Кроули.

— Что-нибудь случилось с вашим автомобилем? — любезно спросил Джервез. — Диксон, мой главный шофер, прекрасный механик… — неприятность с автомобилем могла быть единственной причиной, что гость уезжает куда-то один за полчаса до обеда…

— Нет… не то, благодарю вас… не в этом дело, — мямлил Кроули. — Дело в том… это… Филь… ей не совсем хорошо…

Он увидел при свете фонарей, что лицо Джервеза как бы стянулось — это была единственная мысль, пришедшая в голову Кроули.

— Вы простите меня, если я поеду, — сказал Джервез, и большой «роллс» покатился вперед.

Джервез сидел, согнувшись и крепко стиснув кулаки, он выскочил из машины прежде, чем она остановилась, и помчался по лестнице, перескакивая сразу через несколько ступеней.

Дверь в комнату Филиппы была открыта. Ей впрыснули морфий, и она как будто уснула.

Доктор Коллин сидел у ее кровати; подняв голову, он увидел Джервеза и моментально встал.

Когда они очутились в роскошной галерее рядом с комнатой, Джервез спросил:

— Ну, рассказывайте. Что случилось?

Лицо доктора Коллина судорожно искривилось. Он сам был охотником, прекрасным игроком в теннис, вообще любил все виды спорта.

— Хоккей на льду! — ответил он мягко. — Безумие, конечно! Неловкое падение, и случилось худшее… Боюсь, что леди Вильмот придется порядочно страдать некоторое время. Я постараюсь, по мере возможности, облегчить ее боль. Правда, она очень молода… Это говорит в ее пользу.

— Это говорит в ее пользу, — машинально повторил Джервез.

— Теперь, когда вы тут, я пойду, — сказал доктор Коллин. — Сейчас я больше не нужен. Через час здесь будет другая сиделка. Вы всегда можете вызвать меня по телефону — от меня к вам всего двенадцать минут.

Он хотел бы быть более человечным, он сочувствовал Джервезу, но голос того, его лицо заставили его замолчать.