Он принимал поздравления со стоицизмом светского человека, прекрасно сознающего, что люди его возраста желают ему счастья с некоей задней мыслью, а более молодые скрывают при этом улыбку. Его останавливали на улице, интервьюировали, ему звонили по телефону, телеграфировали.

Чтобы избавиться от слишком навязчивой любезности друзей, он решил отправиться на автомобиле куда-нибудь в деревню и пообедать там в какой-нибудь маленькой гостинице; Филиппа все еще была в Марче и должна была вернуться только в среду. Он как раз пересек Слон-стрит, чтобы свернуть на Парк-стрит, когда ему пришлось замедлить ход из-за большой телеги, преградившей ему дорогу. Вдруг его окликнули:

— Джервез! — это была Камилла Рейкс. Он подъехал к тротуару и поспешно соскочил.

— Разрешите мне подвезти вас, куда вам нужно, — попросил он.

— Я уже иду домой. Я только вышла немножко погулять.

— Все равно, я вас провожу. — Он помог ей войти в автомобиль и продолжал, улыбаясь: — Это тот случай, когда я должен благодарить судьбу, что вы живете на Парк-стрит. По крайней мере, я могу с вами немного побыть.

Камилла не говорила о его помолвке; она болтала о детях, об успехах Тобби в Итоне. Ему уже семнадцать. Она рассказала о Бэбсе, оканчивавшем школу в Нейльи, о возрастающих налогах, о всегда новом для нее очаровании Лондона в сумерках. Реджентс-парк был окутан туманной дымкой, но окна дома Камиллы ярко светились. Им навстречу выбежала ласковая большая собака. Камилла обратилась к Джервезу:

— Я все время одна… пожалуйста, зайдите, у нас будет такой милый обед вдвоем за маленьким столиком! Пожалуйста, Джервез; так ужасно входить в дом и чувствовать себя одинокой, никогда раньше этого не было.

— Я с удовольствием зайду, — сказал Джервез. — Я хотел проехаться в деревню, но само провидение задержало меня в городе.

Он поджидал Камиллу в ее гостиной, пока она переодевалась. В большом Камине горел уютный огонь, а окна все были открыты. Комната Камиллы была очаровательна. В ней чувствовалась большая индивидуальность. На стенах были развешаны фотографии, много фотографий лежало просто на столе. Это были воспоминания о бывших домашних празднествах, различных встречах, о детях, когда они еще были маленькими… Тут была и фотография Джервеза в полной парадной форме, когда он получил свой первый чин, и другая, относящаяся уже к гораздо более позднему времени. Он взял обе фотографии и стал их внимательно сравнивать. Его рот слегка подергивался… И вдруг он ясно понял то, чего не понимал раньше, благодаря массе нахлынувших на него событий, — он понял, что ему придется приспособиться ко вновь создавшимся обстоятельствам!

Он должен будет отказаться от многого, что считал раньше важным; он понимал, какие права имеет такой возраст, как возраст Филиппы. С этими правами ему придется считаться… Жизнь должна будет ускорить свое течение в Фонтелоне и здесь, в Лондоне…

— А почему бы и нет, почему бы нет? — произнес он вслух.

Что пользы в том, чтобы считать себя преждевременно старым, как делает большинство людей? Возраст в большой степени связан с вопросом веры в самого себя…

В это время вошла Камилла; он повернулся к ней с портретом в руках и спросил, продолжая свою мысль:

— Не правда ли, возраст зависит от веры в самого себя?

— Что касается женщины, — засмеялась Камилла, — то ее возраст скорее зависит от веры кого-нибудь другого.

Она подошла к нему, грациозная, стройная, ничего не подозревающая.

— Но почему вас так волнует ваш возраст?

Джервез вдруг понял, что она ничего не подозревает.

— Разве вы не читаете газет? — спросил он, улыбаясь. Он осмотрелся кругом, и его взгляд упал на «Ивнинг стандарт».

С несколько напряженной улыбкой он поднял газету и указал на свой собственный портрет на первой странице.

Камилла прочла краткую заметку и взглянула на приложенные к ней портреты Филиппы и Джервеза. Затем она обратилась к нему с едва заметным колебанием:

— Какой ужас, я совсем не обратила внимания. Что вы подумали обо мне, дорогой Джервез? По крайней мере, разрешите теперь искупить свое прегрешение. — Она протянула ему руку, которую он взял в обе свои. — Я желаю вам счастья, чтобы и теперь, и в будущем исполнились ваши самые заветные мечты.

Она ласково высвободила руку и продолжала:

— Вы уже давно помолвлены? Я, наверное, показалась вам невероятно бестактной? Я не понимаю, как я не заметила этого раньше.

— Дорогая моя, к счастью, мы пользовались совершенно безобидной, но несколько раздражающей популярностью всего лишь один день. Я был в Марче, в имении Кардонов, провел там субботу и воскресенье, и там Филиппа, то есть мы решили — ну, словом, она согласилась выйти за меня замуж.

Камилла опять взяла газету.

— Я, наверное, ее уже видела. Она очаровательна, Джервез!

Джервез тоже взглянул через ее плечо. Он сказал с коротким смехом:

— Эти фотографии несколько напоминают июнь и декабрь, не правда ли?

— Сколько ей лет? — вместо ответа спросила Камилла.

— Девятнадцать, — сухо ответил Джервез.

— Какой очаровательной chatelaine [3]она будет в Фонтелоне. Вы должны заказать большому художнику ее портрет, Джервез!

— Да, я так и хотел сделать, — с увлечением воскликнул Джервез. — Честное слово, Камилла, на минуту фортуна улыбнулась и мне. Дом в городе нужно будет украсить, а в Фонтелоне перестроить западное крыло — таков уж обычай нашей семьи…

— Когда будет свадьба?

— Я надеюсь, до Рождества. Какой смысл откладывать?

— Конечно, никакого.

— Во всяком случае, я бы хотел не позже… А затем мы сможем поехать на юг, на неизбежную для нас Ривьеру, или в Египет. Возможно, в Африку, на юг Туниса, или даже в Южную Америку. Мы там пробудем довольно долго. Филиппа никогда нигде не была. Подумайте, какое счастье показывать мир такой женщине, как она!

Его голос звучал пылко и, вместе с тем, очень нежно.

— Это будут исключительные переживания, — прошептала Камилла.

— И она страшно любит путешествовать. — Он схватился за высокую плиту камина. — Мне даже не верится, Камилла!.. Я бесконечно счастлив…

Вошел лакей со столиком.

— А вот и наш обед за карточным столом! — засмеялась Камилла. — Или вы предпочитали бы по всем правилам этикета?

— Нет, ни в коем случае. Так в тысячу раз приятнее, — запротестовал Джервез.

Но когда стол был накрыт и лакей удалился, этот импровизированный пикник почему-то вышел вялым и неудачным. Чего-то не хватало. Камилла была любезной хозяйкой, много говорила, по крайней мере, задавала много вопросов о Филиппе, на которые Джервезу приходилось отвечать. Но чувствовалась какая-то натянутость. И оба отлично понимали это. Джервез рано поднялся, чтобы уйти.

— Вы украсили мой вечер, дорогая!

— Это я должна сказать вам, — улыбнулась ему Камилла.

Джервез поцеловал обе ее руки; он испытывал чувство известного облегчения, когда наконец сбежал вниз по лестнице. Сидя уже в автомобиле, он подумал: «А почему бы и нет? Можно быть в Марче в час с небольшим, а сейчас только половина десятого».

Во время пути он вспоминал, как он провел время у Камиллы. Это как-то затуманивало его настроение… Ему хотелось жить только настоящим и будущим, сулившим ему так безгранично много…

Филиппа сама подошла к двери и, увидев его, выбежала ему навстречу.

— Джервез! — она, смеясь, обняла его за шею. — Ах, дайте мне поуправлять «Роллсом»!

— Сейчас.

Он поднял ее, как будто она была статуэткой из тончайшего фарфора. Филиппа надавила педаль, и автомобиль врезался в каменную стену; при этом он немного пострадал — вогнулось одно крыло.

— Чудно! — воскликнула Филиппа. — Но только почему он едет назад?

Он крепко обнял ее одной рукой… сандаловое дерево и жасмин… и звезды.

— Рада, что я приехал?

— Конечно. А сейчас я правильно нажимаю?

Они выехали на большую прямую дорогу.

— Впереди огни, Джервез, там, за углом! Вон осветились телеграфные провода. Как изумительно… Как-будто над нашими головами вьется узкая серебряная дорога. Но я ничего не вижу перед собой. Скорее, что делать? Берите руль…