Я заснула, и мне приснился сон. О волках с человеческими глазами. О знакомых мне людях с волчьими глазами: Кадотте, Клайде, Брэде, Манденауэре, даже Зи.

Кто-то гнался за мной по лесу. Я была голой, что объясняло, почему я так боялась: некуда было прикрепить пистолет.

И кто бы ни преследовал меня, он, судя по звуку, был большим, злобным, и против него требовалось ружье. Ветки трещали, сушняк хрустел, тяжелые шаги ухали за мной по пятам. Но ног было больше двух. Два человека? Или четыре лапы?

У меня кололо в боку. Я хватала ртом воздух, страх заставил меня забыть все уроки выживания. Я ненавидела бояться во сне так же сильно, как наяву.

Я оглянулась. Это всегда ошибка. За мной гналось что-то большое, черное и лохматое. И я знала, что это.

Я упала, споткнувшись о ветку, и больно ударилась о землю. Я не могла дышать. Казалось, я вот-вот умру. Затем воздух внезапно снова вернулся в легкие. Я жадно вдохнула.

Что-то прыгнуло на меня сверху. Я изогнулась, захватила полные горсти меха. Пальцы запутались в кожаном шнурке, и перед лицом закачался тотем, висевший на шее зверя как ошейник.

Здоровенный черный волк с человеческими глазами потянулся к моему горлу, но вместо того чтобы укусить меня, лизнул ключицу, затем сдвинулся ниже, еще ниже, и еще. Я задрожала, возбудилась и начала кончать.

Я проснулась, шумно дыша, и обнаружила, что лежу на полу: простыни запутались в ногах, шнурок на шее туго натянулся. Кожа лоснилась от пота, и я была на грани оргазма.

— Черт! Дерьмо! Сволочь! — Я ослабила шнурок, смахнула потные пряди волос со лба.

Слава богу, я была одна, так что никто не слышал, как я ругалась, словно портовый грузчик, и не видел, как тряслись мои руки, пока я шла в ванную. Там я включила душ, отрегулировав температуру где-то между ледяной и еле теплой.

Ступила в кабинку, сунула голову под струи, и у меня перехватило дыхание, когда холодная вода водопадом пролилась на мою разгоряченную кожу. Разум мгновенно прояснился, но я не перестала дрожать, даже когда переключила воду с холодной на горячую.

Этот сон взбудоражил меня намного больше любого другого в моей жизни.

Я проспала весь день, и у меня остался всего час до прихода Кадотта. Проклятый шнурок натер шею. Холодный компресс с щедрой порцией витамина Е снял боль.

Чтобы спрятать натертость, вместо майки я надела водолазку без рукавов, затем продела сквозь отверстие в тотеме подаренную матерью на шестнадцатилетие золотую цепочку, которую прежде никогда не носила.

Сомневаюсь, что мама одобрила бы то, для чего я использовала ее подарок сейчас, но цепочка моя, а матери здесь нет. Так я логично оправдывала многие свои поступки, которые ей бы не понравились.

Вместо джинсов я выбрала шорты. Судя по жаре в квартире, я проспала первый по-настоящему летний день. Я открыла настежь несколько окон. Нет смысла включать кондиционер, когда до захода солнца осталось всего несколько часов.

У меня красивые ноги, а так как я высокая, они еще и длинные. Плаванье держало меня в тонусе намного лучше бега трусцой. Я предпочитала округлые женственные мышцы жилистой мускулатуре и худым икрам.

Я включила сотовый только чтобы заказать пиццу, затем снова выключила его. Если там и были непрочитанные сообщения, то они, вне всякого сомнения, поступили от Клайда. Позже мне придется с ним объясниться, и я это сделаю. Потом. В данный момент я собиралась насладиться вечером.

Немного пиццы, немного Кадотта. Если дела пойдут хорошо, возможно, я даже буду в хорошем настроении к тому времени, когда пойду на работу. Я надеялась, что секс сотрет воспоминания о том весьма странном сне. Я никогда не западала на зоофилию, так что же со мной происходит сейчас?

Между грудей шевельнулся камень, заставив меня вздрогнуть. Я стояла у французского окна и смотрела на летнее солнце. Я не двигалась. Тогда почему зашевелился тотем?

Сон напугал меня, только и всего. Сны — это просто сны, вопреки всяким кликушам от сверхъестественного, утверждающим обратное. Сны не содержат истины или пророчеств, глубоко спрятанных тайн или скрытых надежд. Это просто образы, которые ничего не значат. Но какие образы!

На мой разум обрушились видения сплетенных тел, лоснящейся от пота кожи, разгоряченной плоти. Они сопровождались тактильными воспоминаниями о мягком мехе, скользком языке. Мужчина и зверь слились в одно — или это были женщина и зверь?

В дверь позвонили, и я очнулась. Я катала тотем в пальцах, словно бусину четок. Камень был теплым. Я закинула кулон себе за пазуху так, словно он был охвачен огнем.

Женщина и зверь? Это было чересчур извращенно для моего душевного спокойствия, и я заставила себя выкинуть сон из головы.

В коридоре стоял Кадотт с пиццей. Я так проголодалась, что мне хотелось съесть их обоих. Что со мной не так? Ничего, с чем не справились бы немного пиццы и вдоволь секса.

— Я встретил разносчика на подходе.

— Я тебе заплачу. — Я распахнула дверь, приглашая его войти.

— Ага, заплатишь. — Он протиснулся ближе ко мне, захлопнул ногой дверь и поцеловал меня: жестко, глубоко и влажно.

Может быть, секс, а потом пицца — так даже лучше.

Кадотт отступил назад и поднял голову.

— Ну вот, все оплачено.

— Одним поцелуем?

— Ты очень хорошо целуешься.

Я осталась потрясенно стоять в прихожей, а он прошел в квартиру. Мне редко делали комплименты и никогда — по поводу умения целоваться. Я понятия не имела, что ответить.

Что-либо говорить и не пришлось. Когда я добралась до дивана, гость уже вовсю жевал. Он принес вино. Я достала для него бокал и штопор.

— Ты не пьешь? — посмотрел он на единственный бокал.

— Мне через четыре часа на работу.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Конечно, пью.

Я редко встречала копа, который бы не пил, если только однажды не дошел до ручки и не завязал.

Работа полицейского, даже в таком крошечном городке как Минива, полна стресса. Копы пили. Запойно. Многие из них также курили. Или жевали табак, как Клайд. К счастью, мне до недавнего времени удавалось справляться со стрессом с помощью эпизодической «Кровавой Мэри» и плавания в сумерках.

— Полагаю, работа в ночную смену делает пиво к концу твоего трудового дня куда как менее привлекательным.

Кадотт открыл вино.

Я никогда не думала об этом в таком ключе, но Кадотт был прав. Уходя с работы в семь утра, я не хотела алкоголя, не хотела даже кофе. Я просто хотела оказаться в своей постели. Хотя, если мне по-прежнему будут сниться такие странные сны, весьма скоро мне и этого не захочется.

— М-м-м. — Кадотт снова набил рот едой, так что я присоединилась к нему.

Через пятнадцать минут мы разделались с пиццей. Кадотт откинулся на спинку дивана, сжимая в длинных пальцах бокал с кроваво-красным вином. Он провел большим пальцем по стеклу, и я подняла взгляд с его руки на лицо.

Он сделал глоток. Капелька повисла на губе, и его язык выскользнул изо рта, чтобы подхватить ее. Сережка сверкнула в ярком свете заходящего солнца. Я захотела зажать ее зубами и потянуть Кадотта в спальню.

— Приступим к делу?

— М-м-м, — промычала я, очарованная тем, как солнце меняло цвет золотого пера с красного на оранжевый и обратно.

— Тотем у тебя?

— А?

Он улыбнулся и со стуком поставил бокал на кофейный столик. Кадотт знал, какой эффект производит на женщин, и я поймала себя на мысли: а не играет ли он со мной, чтобы добраться до тотема?

Параноик? Я?

Определенно.

Тем не менее, я выпрямилась, стряхнула с себя сексуальную расслабленность и ответила:

— Он пропал.

— Пропал? Что значит «пропал»?

— Исчез? Украден? Фьють? Выбери сам.

Я становилась отменной лгуньей.

Кадотт так затих, что если бы я не слышала, как он дышит, то подумала бы, что он ушел через балкон — на этот раз в противоположном направлении.