— Готова приступить к делу? — Юра тоже закончил с горячим шоколадом и был полон энтузиазма, который внушал девушке опасения. Она жалела о том, что сама попросила его об этом, но ей так хотелось найти повод провести с ним немного времени наедине, без Насти…

Даша снова кивнула. Они пошли в комнату.

Там царил полнейший разгром. Всюду были навалены стопки книг, альбомов, журналов, столпились чашки с недопитыми чаем и кофе, но вместе они создавали картину идеального уюта. У Даши и не возникало мысли вынести все это и расставить по местам, потому что она знала: так должно быть. Она легко приняла эту истину, не требовавшую объяснения, как ту, что в квартире, где они жили с мамой, папой и Настей, всегда должно быть идеально чисто.

— Юра… — робко обратилась девушка, пока он освобождал ей место на диване, переставляя оттуда на пол старый патефон, — пожалуйста… поиграй мне на пианино…

Мужчина обернулся, одарил ее короткой улыбкой.

— Может не стоит?

Даша была неумолима. Юре пришлось убирать книги с клавиш старого фортепиано «Саратов», на котором возлежал вековой слой пыли. Он коснулся избитых клавиш сначала неуверенно, прислушиваясь к их звуку, потом приподнял крышку и заглянул внутрь и только после извлек из молчащих струн мажорную гамму. Когда-то Даша отходила три года в музыкальную школу, ломая руки и себя в классе домры. Ничем хорошим это не кончилось — все в ее семье быстро поняли, что великим музыкантом она не станет.

Юра был самоучкой. У него очень сильно страдала техника, за такую постановку рук его бы нещадно били по пальцам учителя фортепиано. Но он играл так вдохновленно, как не играют многие мастера и профессионалы, посвятившие этому годы. Музыка обволакивала Дашу, уносила прочь, заставляла пропускать через себя каждую ноту, каждый звук. Девушка как будто растворилась в воздухе, вдруг наполнившемся красотой и гармонией, стала частью некого таинства.

— Это… — пробормотала она, когда Юра закончил.

— Моцарт.

— Я так и подумала…

Пока она в прострации сидела на своем месте, не способная пошевелиться или выдавить из себя еще хоть слово, он сходил за старенькой гитарой, извлек ее из чехла и немного подстроил по слуху. Теперь Юра сидел так близко от нее, что она тем более боялась пошевелиться, даже вдохнуть лишний раз.

— Проснись, Дашка! — веселым голосом сказал Юра и протянул гитару ей, — в школе будешь спать…

Девушка на автомате кивнула, неловко и неумело взяла инструмент. Ну зачем, зачем она попросила его научить ее чему-нибудь? Зачем выбрала именно этот повод? Как же страшно…

Она ничего не слышала из его объяснений, все время по кругу ругала себя за совершенную глупость и впадала в странное возбуждение от мысли, что человек, ставший для нее всем, ставший для нее чем-то вроде доброго улыбчивого бога, сидит так близко, говорит с ней на равных, ставит ее руки в немыслимые позиции.

— Так больно… — пожаловалась она.

— Крепись казак, атаманом будешь, — ободрил ее Юра, но пальцы ее с грифа снял и зачем-то на мгновение задержал в своей руке. Она чувствовала тепло его прикосновений и ей казалось, что сейчас ее кожа начнет плавиться как пластилин, растекаться и капать на старый паркет. Было страшно, но так приятно и хорошо, что хотелось, чтобы он только не отпускал.

Куда делась вся ее решительность? Куда пропала та Даша, которая кричала Соне о любви, уверяла, что способна пойти на любой шаг, на любой безумный поступок, даже причинить боль своей любимой сестре? Неужели это была она? Та Даша, которая сейчас изо всех сил старалась скрыть нервную дрожь?

Она чуть не вскрикнула, когда Юра осторожно по-дружески приобнял ее, чтобы дотянуться до ее руки на грифе — так ему было удобнее, а она уже сходила с ума. Так близко… В голову лезли дурацкие и злые мысли о том, что с ее сестрой у них наверняка были не только невинные объятия. А может и с той художницей, которая расписывала чашки и блюдца?

Даша резко обернулась в его руках, придерживая гитару, чтобы та не соскользнула с ее колен и внимательно посмотрела ему в глаза.

Ну! Не будь тряпкой! Не будь дурой! Ты же хотела бороться — борись! Докажи, что ты не мягкотелая девчонка, которая во всем слушается мамочку и боится сделать шаг вне установленных правил! — закричала она сама себе. Но Юра ее опередил. Он коротко поцеловал ее в губы, но тут же поспешно отстранился, забрал гитару и стал засовывать ее в чехол с таким видом, будто ничего не было.

Даша сидела совсем ошарашенная. Она не знала, как на такое реагировать, в ее голове крутился рычащий рой мыслей, напоминающий диких разъяренных пчел, готовых ужалить при одном неверном движении.

Что это значит?

— На сегодня хватит, а то руки будут болеть, — выдал Юра совсем без выражения, вроде бы он тоже смущался того, что поддался какому-то неизвестному порыву.

Что это значит!!!

— Да-да, — закивала Даша.

А потом она быстро выскочила в прихожую, вставила ноги в сапоги, не потрудившись их застегнуть, накинула дубленку и побежала, словно человек, в которого она была так безнадежно влюблена, оказался кровожадным маньяком и в этой уютной квартире притаилась опасность, угрожавшая ее жизни. Впрочем, вот это как раз было правдой.

Оставаться здесь было опасно, если не для жизни, то для рассудка точно.

Глава десятая.

В начале марта, впервые за долгое время, солнцу удалось вырваться из плена серых снежных облаков и теперь оно нежилось в холодных небесах ранней, только зарождающейся весны. Оно играло в опасную игру, рискуя вот-вот снова потеряться в мутной серой пелене, стать лишь призраком, отблеском, оно словно забыло о том, что может исчезнуть еще на долгое время и разбрасывало солнечных зайчиков по унылым обшарпанным стенам кабинета математики.

Наталья Леонидовна следила за ними с плохо скрытым раздражением, потому что солнечные зайчики раздражали ее ничуть не меньше, чем холодный ветер, ученики или влажная погода, когда мучительно болел и ныл ее неправильно сросшийся коленный сустав. Женщина тихонько причмокивала губами и мечтала о том, как, когда в кабинете будет сделан блестящий ремонт, она повесит плотные матовые шторы, через которые сюда не проберется не один лучик отвратительного, мешающего учебному процессу солнца.

Учебный процесс и без того шел из рук вон плохо. Непоседливые и бестолковые десятиклассники, кряхтя, решали очередную контрольную, к которой никто, кроме Маши Волковой, как обычно, не готовился. Наталья Леонидовна со скучающим видом отбирала летавшие туда-сюда листы с решенными заданиями и наполняла ими кислотно-зеленое мусорное ведро.

После звонка стало понятно, чьи успехи совсем скудны и кого обошли стороной удача и благосклонность одноклассников, сильных в алгебре. Большая часть десятого класса сдала свои работы и шумно вышла прочь, остались только неудачники. В их числе, как обычно, оказались Якушев, листок которого был изрисован некрасивыми рожицами, Михайлов, добывший себе не тот вариант, Колеченков, всегда безнадежный в алгебре, не смотря на все свои старания и, к величайшему удивлению преподавательницы — Польских. Последняя ничуть не выглядела огорченной или подавленной, со своим обычным надменно-насмешливым видом она неторопливо выводила что-то ручкой, старательно прописывая каждый символ.

— Маргарита, у тебя какие-то проблемы? — поинтересовалась Наталья Леонидовна нависнув над столом, за которым сидела девушка. Рита подняла на нее свои очаровательные темно-вишневые глаза, обрамленные густыми каштановыми ресницами и невозмутимо улыбнулась.

— Все хорошо, — сказала она, — решила сделать и третий вариант тоже…

— Второго вполне было бы достаточно! — забулькала Наталья Леонидовна вместо того, чтобы порадоваться успехам своей ученицы. Впрочем, если бы такое ей сказала Волкова, она бы похвалила ее и погладила по блондинистой прилизанной головке, но такой поступок со стороны Риты не казался ничем иным, как глупой неоправданной выпендрежъю. Эта девица вечно воображает о себе невесть что, только потому, что ее родители, некогда такие же нищие, как семьи большинства учеников школы, смогли выбиться в люди и разжиться деньгами. Да лучше бы, раз у них так с этим хорошо, спонсировали ремонт в кабинете алгебры! Стены совсем осыпались! Где это видано! Вот дети и не хотят учить царицу всех наук.