Он не любил оставаться один, а сегодня выдался именно тот вечер, когда Лене понадобилось посидеть с заболевшей младшей сестренкой. Февраль — грязное межсезонье, когда очень легко пасть жертвой сырости и промозглых сквозняков. Кеша не любил этот месяц, потому что некоторое время назад именно в феврале умерла его мама, сгоревшая от рака, измученная, побелевшая и сморщившаяся, как брошенная опустевшая куколка, из которой выпорхнула бабочка. Ясно, отчетливо, перед ним стояли ее глаза в те последние дни, ее неузнаваемое лицо, ее слабые руки, тянувшиеся к нему, нежно касавшиеся волос и кожи. Ему отчего-то было страшно, как будто ее прикосновения могли быть заразными. Это последнее прощание, тягучее, трогательное и в тоже время такое ритуально-страшное никогда не потемнеет в его памяти, не поблекнет, не станет призраком прошлого. Февраль приносил его на своих мрачных крыльях, с грохотом бросая его в пучину.

В новой квартире было очень мало вещей, в основном все то, что он привез от тети — коробка каких-то нелепых мелочей, неизвестно каким чудом добытая старая-престарая мебель, по большей части собранная по помойкам, как и этот радиоприемник. Его Кеша принес вместе с книгами. Он не мог оставить их на грязной мокрой улице, рядом с блестящей в свете фонаря луже, он подумал о Ларисе, хотя читать сам не любил. Они были приветом из ее мира, такого далекого, такого странного, но такого прекрасного.

Где она сейчас? Со своим благодетелем?

Кеша вытащил из пачки сигарету и подошел к окну, на котором не было штор, потому что не на что было их повесить. Надо было смастерить карниз, а у него все не было времени, возможно, нужно было бы попросить помощи брата Гриши или отца Бельского, тот был гениальным инженером и из двух консервных банок мог соорудить телефон, как любил о нем шутить Миша. Но Кеша возвращался домой слишком поздно, чтобы тревожить покой приличных людей, а уходил на работу, когда они еще нежились в своих теплых постелях. У него вместо кровати был старый диван с торчащими пружинами и старый плед, который ему навязала тетя. Эта женщина любила его настолько, насколько можно любить сына погибшего брата, сироту и непоседу, но не настолько, насколько может любить родная мать. Она слишком жалела его и это все портило. Она всегда помнила о том, что он только сирота, только племянник, только несчастная жертва жестокой судьбы. Поэтому без ее постоянного кудахтанья Кеша вздохнул облегченно, хотя в этот мрачный вечер он бы не отказался и от него, лишь бы только не курить в тишине. Но ему и не пришлось. В дверь неуверенно позвонили, он решил, что у Лениной сестры спала температура, и она все-таки пришла. Но он был приятно удивлен, увидев Ларису. Она была бледной и взволнованной, а глаза ее сияли от недавних слез.

— Можно? — робко спросила она, Кеша потерянно кивнул и пропустил ее в квартиру, а затем закрыл за ней дверь и проводил ее в комнату. Ему так хотелось обнять ее со всей той невысказанной нежностью, что переполняло его! Похоже, такие женщины, как она, вообще не могут вызывать ничего кроме хрупкой и болезненной нежности, потому что к ним и прикоснуться страшно. Слишком эфемерные, неземные и сказочные. Это не Ленка с ее некрасивым носом или Герасимова, с готовностью раздвигавшая ноги перед каждым встречным.

— Лариса… — он догнал ее, ухватил за руку, а потом все-таки обнял, крепко и порывисто, погладил по отчего-то мокрым волосам, — неужели ты здесь? Почему ты здесь?

— Я ушла из дома, — коротко ответила девушка, — ушла к тебе.

Кеша обомлел. С одной стороны он был счастлив тому, что теперь она будет с ним, его нежный кроткий ангел, столько времени страдавший из-за него, любивший его безответно и оберегавший, с другой он не знал, как поступить с Леной, которая утром зайдет, чтобы приготовить завтрак и ужин, имеет свои ключи и вообще уверенность в своих правах на него. Да и о «благодетеле» Ларисы он тоже думал.

— Как же так? А как же тот мужчина? — на всякий случай спросил Кеша, решив, что с Ленкой то он сам разберется. Что-то придумает. Главное, что Лариса теперь с ним.

— Я сказала ему правду, — упавшим голосом призналась она.

— Правду?

— О том, что люблю тебя, а не его… — Лариса нервно отстранилась и отвела взгляд, попятилась к дивану и присела на край его. Она оглядывалась с интересом, но все-таки очень сдержанно, боясь открыто проявлять свое любопытство. Все в этой пустой новой квартире казалось ей таким странным, таким непривычным. Только стопка книг в углу, возле радиоприемника, напоминала ей о том, что она — это она. Лариса Леонова, у которой вместо игрушек были книги, которая очаровывала своей начитанностью и интеллектом. Околдовала, Ундина чертова. И вонзила нож предательства поглубже. Ну разве она могла быть такой жестокой? Лариса не узнавала себя, она до сих пор не верила, что этот вечер она проведет вместе с Кешей, а не распивая чай в обществе Валентина и бабушки, болтая о книгах и истории, непринужденно и легко.

— А он? — зачем-то продолжал допытываться Кеша, сел рядом с ней, — хочешь что-нибудь съесть? Или выпить? — Лариса помотала головой.

— Не важно, что он, — рассудила она. Думать о Валентине было больно. Что-то невыносимо страшное, отчаянное и тоскливое вздымалось с глубин ее души и охватывало ее целиком, вонзая в сердце раскаленные иглы. Она вспоминала его красивые глаза, благородные черты, теплые руки, такой искренний смех, вспоминала, как много они любили просто разговаривать, порой даже лежа в постели… Но это было обманом, насилием над собой. Теперь все правильно, теперь она с Кешей, она любит его, он любит ее. Но что-то все равно было не так. Чего-то не хватало. Лариса мучительно соображала чего же.

Она перебралась к Кеше на колени, обвила его шею руками и крепко-крепко прижалась к нему, ощущая тепло его тела через одежду. Парень не растерялся, поцеловал ее, потом целовал ее лицо, глаза, шею. Лариса сидела с закрытыми глазами, плавясь от этих обжигающих прикосновений, стиравших с нее память о близости с Валентином. Это нужно оставить в прошлом.

Кеша раздевал ее и раздевался сам, стараясь обходиться с ней как можно нежнее и аккуратнее, словно ее кожа была фарфором, который можно было разбить о паркетный пол. Но Ларису продолжало преследовать странное ощущение, что что-то идет не так и она никак не могла сбросить его с себя. Оно оставалось, и когда они занимались любовью, медленно, сладостно, и в тоже время как-то отчаянно и дико, по-звериному, словно изголодавшись друг по другу после долгой разлуки.

— Лариса… — ласково сказал Кеша, когда они лежали после, он одной рукой обнимал ее, а второй шарил по полу возле дивана, в поисках сигарет, такая уж у него была привычка, курить после, — каким же дураком я был…

Все равно что-то было не так.

— Тс-с-с, — девушка приложила палец к его губам, приказывая ему молчать, и отняла у него только что зажженную сигарету и затянулась сама, — я тебя люблю.

— Я тебя тоже, — с готовностью выпалил парень.

Лариса думала о Валентине, и это ее раздражало, но не думать она не могла. Она следила за сигаретным дымом, летавшим в душном воздухе, за бликами от проезжающих машин на потолке, и пыталась представить себе, где он сейчас. На пол пути к Москве? Или сидит и напивается в каком-то баре, курит, тоже наблюдает за дымом и думает о ней?

— Иди сюда, красавица, — больше самого Лехи, Олю, пожалуй, раздражал только его голос — пискляво-девичий, какой-то гадкий и слишком высокий. Когда она хотела проскользнуть мимо, он ухватил ее за руку и усадил рядышком с собой и деловито положил руку ей на колено. Оля только собиралась улизнуть, поэтому такой поворот ее совсем не обрадовал.

С нового года она регулярно спала с этим отвратительным скользким человеком, только потому, что он был хозяином злачной грязной квартиры, где туссовались наркоманы и алкоголики, дебоширившие целыми ночами напролет. Выбора у девушки не было, особенно, когда мать выставляла ее за дверь, в очередной раз наорав и наговорив уже таких привычных вещей, вроде «если бы не ты» и «ты мне жизнь сломала». Оля сама порой жалела, что родилась на свет, особенно, когда потные и липкие из-за пролитого на них пива, руки Лехи лезли ей в трусы.