«Поступила в цирк. Уехала на гастроли. Буду через полтора месяца. Куть со мной. Если будешь тут появляться — корми Чучу.»

И — больше ничего, только размашистое «С» в качестве подписи.

Алёша всё-таки вовремя перехватил кулёк, так что пряники не рассыпались. В «воробьиную трубу» пропихнулась Чуча, зыркнула на Алёшу и требовательно чирикнула.

Дома Алёша спросил родителей:

— Мне Света не звонила?

— Звонила дня три назад, чуть телефон не оборвала — сухо ответил Павел.

— А с тех пор — нет?

— А с тех пор — нет.

Анна встревожилась:

— Ты мне не говорил, Павлик. Может, с девочкой что-то случилось?

Алёша растерянно подтвердил:

— Случилось. Она в цирк поступила и уехала.

— Именно этого от неё можно было бы ожидать, — только и сказал Павел. И развернул газету.

Мальчик с непокорным кучерявым чубом из-под кепки, под соответствующую музыку, выпускал под купол белых голубей. Они кружили в воздухе, свет медленно гас, и оставались только голуби в луче прожектора и музыка. Голуби, как каждому было ясно, несли наш привет народам мира.

Тем временем в темноте на арене появлялась клетка, и в ней стоял другой мальчик, в тюрбане и лохмотьях. Смуглыми руками в кандалах он держал прутья клетки и пробовал их сотрясать. Спиной к нему стоял толстый тюремщик в зелёном мундире. К тюремщику по очереди подходили всякие иностранные генералы и капиталисты — в цилиндрах, колониальных шлемах и по-гестаповски заломленных фуражках. Каждый навешивал тюремщику на брюхо медаль из фольги, и с каждой медалью раздавался удар барабана, а порабощённый мальчик, обессилев, сползал всё ниже по прутьям.

Потом опять вступала музыка про мир. Голуби классово солидарной стаей налетали на тюремщика и срывали с него фольговые медали. Тюремщик, к громкой радости зрителей, нелепо дрыгался, пытаясь их поймать. Один из голубей клевал негодяя-тюремщика в лысое темечко, каковой клевок сопровождался издевательским удалом литавр. Медный звук должен был символизировать меднолобость блюстителей колониального порядка. Ноги у тюремщика разъезжались, и он падал носом в опилки, выпятив толстый зад. Зрители вопили и свистели, а маленький пёсик вытаскивал из-за пояса поверженного врага большой золочёный ключ и относил мальчику в клетку. Потом он яростно тявкал на тюремщика, и тот, трясясь всей тушей, убегал от отважного крошки-пёсика на четвереньках. Порабощённый мальчик открывал клетку ключом, а кандалы рвал уже самостоятельно, поощряемый геройской музыкой. Дальше он стоял на арене, раскинув свободные руки, а голуби кружились вокруг него и садились ему на плечи. Музыкального финала уже не было слышно: так ликовала публика.

Дальше Свете всего-то оставалось распихать голубей по клеткам — правда, надо было каждого перецеловать, помочь клоуну дяде Феде распаковаться из подушек, которыми он был обвязан, и смыть паскудный коричневый грим. Костюма с перьями и блёстками Свете, конечно, на этом номере не выгорело. Но зато с теми, что требовались, не было никаких хлопот. А что это значит при переездах — Света поняла уже в первой же гастроли, помогая сёстрам-акробаткам и наезднице Риччи чинить все эти вуалевые причиндалы. Трико норовило рваться под мышками и между ног, особенно у полнеющей Элионоры Риччи, к тому же протиралось на пятках. У серебристых тапочек трескались и темнели носки. Блёстки норовили отлететь, и приходилось подшивать новые. Костюмерши в гастроль не полагалось: это считалось ненужным баловством. Так что Света, по общему мнению, была в смысле костюма самая везучая.

Кроме того, не было никаких хлопот с пропитанием животных. Куть был маленький, и в еде не капризуля. А голубям — много ли надо? Только за водой приходилось следить внимательно, чтобы всегда была свежая. Это вам не трёх медведей питать, не шимпанзе и не лошадей. Так что артисты, занятые в номерах с животными, Свете дружно завидовали.

А, главное, не было никакой, ну просто никакой возможности провала! Пару раз, правда, случилось, что разохотившийся от аплодисментов Куть в героическом финале станцевал «Барыню», но это только вызвало дополнительный восторг зрителей. Хотя, возможно, было идеологически невыдержанно. Однажды заартачился турманок Фырчик, исполнитель клевка. Но опытный дядя Федя, не дождавшись рокового удара, просто так поскользнулся и хлопнулся — ноги врозь — с идиотским видом. Тут Фырчик сообразил, что дело может обойтись и без него, и клюнул дядю Федю уже поверженного. А Маркович, сидящий на литаврах, догадался второй раз блямснуть. В клевании поверженного врага, надо полагать, ничего идеологически невыдержанного не было. В общем, номер был обречён на успех. И гремел успехом: неизменно и гарантировано. Как «здрасьте».

А цирковые — такие люди: между теми, кто на одной арене, интриг не водится. В успехе все заинтересованы одинаково, и удача номера — удача всего представления. Цирковые — не голуби, они своих не клюют. И Света очень скоро стала своей.

Эх, вечер-поле-огоньки — сколько же этого было в бродячей гастрольной жизни! А Свете нравилось. Вагон трясётся, Куть за пазухой пригрелся, голуби спят в зверином вагоне. А дядя Федя колбасу нарезает на газетке. С помидорами.

— Ну что, доця, повечеряем?

Цирк — профессия семейная, тут одна Света без семьи. А так не полагается. Так что она при дяде Феде. Он сам из города Львова, теперь это Западная Украина. А оба его сына и дочь тут же сидят: трио Маретти. Жонглёры. Дядя Федя тоже был жонглёром в молодости, но после одного случая у него стали руки трястись при напряжении. А про случай тот он рассказывать не хочет.

Трио Маретти не в лучшем настроении: у них рыбка Дунька сдохла. То ли перегрева не выдержала, то ли ещё что. А рыбка для номера не какая попало нужна. Во-первых, крупная и яркая: чтоб с галёрки и то видно было. Во-вторых — не психованная. Потому что не каждая золотая рыбка философски перенесёт, когда её пересадят в круглый аквариум, а аквариум поставят на палку, да ещё на палку, да ещё на одну — и начнут тем аквариумом на чьей-то голове балансировать. И прожектором на него светить. Рыбка от таких страстей может задрыгаться, заплескаться, даже выскочить из аквариума. Нарушая тем самым баланс. Скоро ли теперь умнице-Дуньке замену найдешь.

— Светка, спой чего-нибудь.

Это пожалуйста. У Светы репертуар богатый.

— Кто подъезжает до красавицы-Одессы,

Пускай глядит за кошельки и интересы…

У нас тут мальчики и девочки такие,

Что на вокзал уже вы выйдете босые.

Ой-ой, мои подмёточки-штиблеты

Верните взад, я всё прощу за это!

Правда, они уже подъезжают к Одессе. Первая гастроль закончена, а до следующей успеют Маретти найти себе золотую рыбку.

Марина, получив от дочери письмо, даже не успела обрадоваться, как распечатала. «Мама, я больше никогда не приеду и писать не буду. Прости меня, но лучше обо мне забудь. Света». Она охнула и села.

— Яцек, что это может значить? Чем мы ей могли не угодить? В партию она там, что ли, поступила?

Алёша весь извёлся, ожидая Светиного возвращения. Он был у неё, когда она вошла, с мокрыми от дождя волосами, нагруженная какими-то кошёлками. Куть запрыгал и заплясал, облизывая Алёше нос и щёки. А ничего удивительного — где же ему было её ещё ждать, полоумную? Он даже не был уверен, что она позвонит, приехав. Уж больно странный тон был у той записки: «…если будешь тут появляться…» Что значит — если? Но вот увидел её — и упустил момент для выяснения отношений. И Света упустила. Она твёрдо решила: ничего Алёше не рассказывать. Она имеет право поменять свои планы. Вот решила стать циркачкой — и не его это дело. А дальше — отшить. Так же вежливо и жёстко, как Павел Иванович отшил её. Без объяснений. И пусть держится своей масти. И «опасное время»- пусть с другими высчитывает.

Только никто у неё объяснений не спрашивал. Алёша подхватил её на руки, прямо всю мокрую, и кружил, и целовал, не давая слова сказать. И ей совсем, совсем невозможно оказалось ничего другого делать, как только прижиматься к нему и ловить его губы. Девчонки — не генералы, а существа слабохарактерные.