Полицейский снова сел, но на сей раз остался на месте.

— Ладно, объясните еще разок. Возможно, до меня все же дойдет.

Человек в костюме медленно кивнул, признавая справедливость слов своего визави.

— Хорошо. Инспектор Раух хочет арестовать человека по имени Лэнгфорд Рейлли, американца. Он считает, что мистер Рейлли может что-то знать об одной или даже нескольких перестрелках, случившихся в Вене…

— Как будто их дела нас как-то касаются, — ехидно вставил Залтов.

Человек в костюме выразительно повел бровью, и полицейский снова умолк.

— Как нам сообщили наши друзья с улицы Царя Соломона, мистера Рейлли сопровождает один из их бывших работников Джейкоб Аннулевиц, следовательно, пока что американец сотрудничает с ними. Оба они — и мистер Рейлли, и Аннулевиц — проявляют весьма серьезный интерес к человеку по имени Цвелк.

Полицейский поднялся и вновь принялся расхаживать по комнате.

— Судя по досье, патриот.

— Может быть, и патриот. Кроме того, руководитель вооруженной группировки, вернее даже, частной армии, базирующейся совсем рядом со стеной, которая ограждает сектор Газа.

— По-моему, самое подходящее место для армии.

— Правительство не слишком радуется существованию не подконтрольных ему вооруженных отрядов, особенно в таком беспокойном районе.

Полицейский фыркнул.

— Вы имеете в виду людей, которые не боятся столкновений с фанатиками, убивающими женщин и детей, которые не наложат в штаны от страха, что ООН скажет о них какую-нибудь очередную гадость? Если этот парень настолько опасен, то почему его не одернут?

— Вы же представляете себе политическую ситуацию, понимаете, насколько хрупка та коалиция, которая стоит за премьер-министром. Стоит предпринять хоть какое-то действие, затрагивающее крайне правых, как все ненавидящие арабов евреи нашей страны сразу потребуют головы премьер-министра. Или, что будет еще хуже, присоединятся к движению Цвелка.

— А это плохо, потому что?..

Человек в костюме на секунду умолк, видимо, решая, стоит ли продолжать разговор.

— Этот человек — крайний сионист из тех, кто постоянно ставит под угрозу все шаги Израиля по снижению напряженности палестинского вопроса. Он был резко оппозиционно настроен к возврату оккупированных территорий и ливанскому перемирию…

— Я где-то слышал, что у нас в стране разрешается иметь свое мнение.

Собеседник сделал вид, будто не слышал этой реплики.

— Он подозревается в совершении множества превентивных нападений на палестинские общины, провоцировавшие ракетные обстрелы нашей территории.

— С каких это пор их стало нужно провоцировать?

Человек в костюме вздохнул.

— Далеко не все ракетные обстрелы наших городов и не все вылазки террористов смертников проводятся без видимых причин. С вашим-то полицейским опытом вы должны знать, что в новостях редко сообщают все подробности происшествий.

— А вы, как опытный правительственный чиновник, тоже не можете не знать, что информация для новостей просеивается очень тщательно.

Человек в костюме был, в общем-то, согласен с этим замечанием, но не стал отвлекаться и продолжал:

— Насколько мне известно, Аннулевиц и Рейлли прямо сейчас ведут разведку вблизи кибуца Цвелка.

Залтов скрестил руки на груди. Согласно общепринятой азбуке языка тела это значило, что он сам точно не знает, как отнестись к услышанному.

— Значит, вы хотите, чтобы я арестовал Рейлли, как только он войдет в кибуц, и заодно сам посмотрел, что там к чему? Воспользовался арестом как предлогом для обыска?

— Я предпочел бы иную формулировку, но в целом вы правы. Если у вас будет легальное основание проникнуть в частные владения, вы наверняка сможете найти там что-нибудь подозрительное.

— Как поступили бы гестапо или НКВД.

Дипломат покачал головой, выражая несогласие.

— Ну, я не стал бы прибегать к таким сравнениям.

Полицейский холодно, без тени юмора, улыбнулся.

— Я не намерен отказываться от свободы слова.

3-й терминал

Международный аэропорт Бен-Гурион

В тот же день

Как только старший инспектор Карл Раух вошел в здание терминала, к нему подошли двое, мужчина и женщина, похожие, как брат с сестрой, Гензель и Гретель. Оба приветствовали его ослепительными улыбками, говорящими о высоком уровне современной ортодонтии; оба были одеты в стиле, который в Соединенных Штатах назвали бы «спортивно-деловым» — рубашки-поло навыпуск и брюки цвета хаки с острыми, как ножи, складками; оба производили впечатление юношеской чистоты, и у обоих лица светились оптимизмом. Раух решил, что они по молодости лет еще не слишком хорошо представляли себе мир, в котором жили.

Мужчина взял дорожную сумку инспектора — его единственный багаж. Рауху редко приходилось летать, зато он слышал множество рассказов о самовольных путешествиях чемоданов, вверенных на попечение авиакомпаниям.

— Пойдемте с нами, инспектор. Вовсе ни к чему терять время и стоять в очереди вместе с туристами.

— Вы безукоризненно говорите по-немецки, — сказал Раух. — Акцент очень похож на берлинский.

— Вы почти угадали. Потсдам. Конечно, оттуда родом не я, а мои бабушка и дедушка. Если вы пробудете в Израиле некоторое время, то обратите внимание, что почти в каждой семье говорят хотя бы на еще одном языке, кроме иврита. Мы ведь нация иммигрантов. А вы занимались лингвистикой?

— Нет. Но при моей специальности полезно распознавать разные диалекты.

Если мужчина, «Гензель», и понимал немецкий, то не подал виду и зашагал в зал, держа в руке сумку Рауха.

Инспектор и женщина следовали за сумкой. Она вежливо задавала обычные бессодержательные вопросы, какими во всем мире встречают прибывшего откуда-то незнакомца, и все происходившее нисколько не походило на прием полицейским собрата по профессии. Раух ощущал себя скорее дальним родственником, прилетевшим, чтобы познакомиться с живущими в другой стране членами своего семейства.

«Гензель» проложил путь через многолюдную толпу пассажиров, ожидавших, когда подойдет их очередь предъявить вещи таможенникам, а документы — иммиграционному контролю и заодно (о чем, вероятно, мало кто знал) попозировать перед видеокамерами системы портретного контроля, спрятанными в потолке. Сразу же за стеклянными киосками, в которых помещались чиновники, находилась дверь без какой бы то ни было таблички на ней. «Гензель» открыл ее и пропустил вперед гостя и его провожатую. Инспектор, конечно, был рад возможности обойти пробку, вызванную необходимостью выполнения бюрократических формальностей, но, с другой стороны, ему было жаль, что он не предвидел этого и потратил больше часа на оформление визы, которая так и не понадобилась.

Они оказались в комнате без окон, где стояли шесть стульев из прессованной пластмассы с хромированными металлическими ножками и спинками, и у дальней стены — стол со столешницей из «формайки». Раух в который раз подумал, что кому-то, наверно, пришлось изрядно поломать голову, чтобы сделать мебель столь уродливой и даже на вид неудобной. Стены были выкрашены в желтый цвет. Кто-то когда-то, несомненно, думал, что так помещение будет казаться веселее, но с тех пор краска высохла и приобрела оттенок засохшего никотинового налета.

Девушка обернулась к Рауху:

— Простите, что не представилась сразу. Мне показалось, что среди толпы это было бы не очень благоразумно. Лейтенант Хайди Штрассман, полиция Тель-Авива.

Ее рукопожатие было крепким, но не преувеличенно сильным.

— Мое имя вы, думаю, знаете. — Раух повернулся к мужчине и протянул ему руку. — А вы?

Улыбка давно исчезла с лица молодого человека. И руки в ответ он не протянул.

— Я не говорю по-немецки, — ответил он по-английски. — Аарон Грубер. «Шин-бет», национальная безопасность.

Раух опустил руку, но нахмурился не из-за неприветливости Грубера, а потому, что придется говорить по-английски. Знал он его отнюдь не в совершенстве. Этот язык, где глаголы беспорядочно разбредались по фразе вместо того, чтобы занимать строго положенное место, и не имели окончаний, а существительные — склонений, представлялся ему олицетворением хаоса.