Трава вдоль дорог была выше. Деревья расправили широкие листья, переливающиеся зеленью и серебром под солнцем, на ветру. Два дня с востока на запад, четыре с севера на юг, охотясь на горных тропах, ночуя, где придется, с чашей чистого синего неба над головой. Доусон Каллиам вряд ли мог представить себе более роскошную тюрьму, в которой он влачил существование, пока королевство рассыпалось.

Имение кипело как потревоженный улей. Для мужчин и женщин присутствие своего господина долгими летними днями было так же непривычно, как и его отсутствие зимой, не считая Королевской Охоты. Доусон кожей чувствовал их повышенный интерес. Все знали, что он был сослан на год, и несомненно, людские и конюшни полнились россказнями, домыслами и слухами.

Обижаться на них было все равно, что сердиться на поющих сверчков. Жалкие, ничтожные людишки. Не видящие дальше своего носа. У Доусона не было причин интересоваться их мнением о мире вокруг более, чем мнением дождевой капли, или веточки на дереве.

С другой стороны, от Канла Даскеллина он ждал большего.

— Очередное письмо, дорогой? — спросила Клара, когда он проходил по длинной галерее.

— Он ничего мне не сообщает. Вот послушай, — сказал Доусон, потрясая пачкой страниц. Нашел нужное место. "Его Величество продолжает оставаться в недобром здравии. Его врачи подозревают, что бунт наемников так повлиял на него, но думаю, к зиме ему будет лучше."- Или это — "Господин Маас стал более агрессивен в защите доброго имени господина Иссандриана, и делает все, чтобы тот избежал осуждения. " — И все в таком же духе. Провокации и намеки.

Клара отложила свое рукоделие. Полуденный зной усыпал бисеринками пота ее лоб и верхнюю губу, прядь волос выбилась из прически. Платье из тонкой летней ткани плохо скрывало ее формы, более рыхлые, чем у молодой, и более изящные, чем у женщин ее возраста. В падающем из окон золотом свете она выглядела красавицей.

— А ты чего ждал, любовь моя? — спросила она. — Прямой речи, откровенных высказываний?

— С таким же успехом он мог ничего и не писать, — сказал Доусон.

— Ты же знаешь, что это не так, любовь моя, — сказала Клара. — Даже если Канл не описывает жизнь двора во всех подробностях, сам факт того, что он пишет тебе, что-то да значит. Всегда можно судить о человеке по тому, о ком он пишет. Что слышно о Джори?

Доусон сидел на диване напротив ее. В дальний конец галереи через дверь вошла служанка, увидела господина и госпожу, и вышла.

— Получил от него письмо, десять дней назад, — сказал Доусон. — Пишет, при дворе все ходят на цыпочках, и говорят шепотом. Никто не думает, что все закончилось. Симеон должен был назвать имя опекуна принца Астера на его именины, но уже трижды откладывал это на более поздний срок.

— Почему? — спросила Клара.

— По той же причине, по которой он сослал меня из-за измены Иссандриана, — сказал Доусон. — Если он защищает нас, то боится, что они возьмутся за оружие. Если их, то что мы. И судя как тут Канл заливается соловьем, я не могу сказать, что он неправ.

— Я могу съездить и спросить Фелию, — сказала Клара. — Ее муж оказался примерно в том же положении, что и Канл, правда? Мы с Фелией уже сто лет не виделись. Хорошо было бы снова поговорить с ней.

— Категорически нет. Отправить тебя в Кэмнипол в одиночку? К Фелдину Маасу? Это опасно. Я тебе запрещаю.

— Я не буду одна. Там будет Джори, и я возьму для охраны Винсена Коу.

— Нет.

— Доусон, любимый, — сказала Клара, и в ее голосе прорезался такой метал, который редко можно было у нее услышать. — Я позволила тебе остановить меня, когда на улицах были иностранные наемники, но это уже в прошлом. И если никто не постарается, рана никогда не залечится сама. Симеону, медведю несчастному, это не под силу потому, что это не то, чем можно командовать. Вам с Фелдином тоже, потому, что вы мужчины, и не знаете как. Это происходит так: вы хватаетесь за мечи, а мы обсуждаем, у кого на балу самое очаровательное платье, пока вы снова не вложите клинки в ножны. Только потому, что тебе это не очень по нраву, вовсе не означает, что это трудно.

— Мы ведь только что это обсудили, — сказал Доусон.

Клара приподняла бровь. Молчание затянулось на три удара сердца. Четыре.

— Тогда тебе придется поднять армию, так? — спросила она.

— Исключено. Часть моей годичной ссылки.

— Ну, в таком случае, — сказала Клара, снова беря рукоделие, — вечером напишу Фелии, дам ей знать, что открыта для приглашения.

— Клара…

— Ты совершенно прав. Я не горю желанием ехать без охраны. Хочешь сам поговорить с Винсеном Коу, или это сделаю я?

Вспышка гнева Доусона удивила ее. Он вскочил на ноги, разбрасывая по полу страницы письма Канла Даскеллина. Ему очень хотелось схватить какую нибудь книжку, безделушку или стул, и вышвырнуть во двор, через окно галереи. Клара уткнулась в свое шитье, слабо поблескивала игла, которой она клала стежок за стежком, укол — стежок. Рот ее был плотно сжат.

— Симеон и мой король тоже, — сказала она. — Не у тебя одного в этом доме благородная кровь.

— Я поговорю с ним, — прохрипел Доусон, буквально проталкивая слова в горло.

— Прости, дорогой. Ты что-то сказал?

— Коу. Я поговорю с Коу. Но если он не поедет с тобой, ты тоже не поедешь.

Клара улыбнулась.

— Когда пойдешь, пришли горничную, дорогой. Пусть принесет перо.

Казармы егерей находились по ту сторону величественных нефритово-гранитных стен поместья. Длинное низкое здание, соломенная крыша сшита веревками плетеной кожи и пригружена черепами и костями убитых животных. По краям двор зарос сорняками, где их не смогли вытоптать ноги в сапогах, там же находились кипы сена, в качестве мишеней для лучников. В воздухе стояла вонь собачьего дерьма из прилегающих псарен, а огромное тенистое дерево изогнулось над зданием, словно снегом усыпанное поздними цветами.

Голоса привели Доусона за здание. Пятерка его егерей сидели или стояли вокруг стола, сделанного из древнего пня, уставленного молодым сыром и свежеиспеченным хлебом. Они были молоды, раздеты по пояс из-за жары. Доусон почувствовал мгновенный укол ностальгии. Когда-то и он был таким, как они. Сильное, уверенное в себе тело, и возможность насладиться радостями теплого дня. А когда он был таким, Симеон был на его стороне. Годы обокрали их обоих.

Один из них увидел его, и вскочил на ноги, отдавая честь. Другие быстро последовали его примеру. Винсен Коу стоял сзади, левый глаз у него заплыл и почернел. Доусон подошел к ним, игнорируя всех, кроме раненного.

— Коу, — позвал он. — Со мной.

— Мой господин, — сказал егерь, и поспешил за Доусоном. Доусон шел быстрым шагом по тропе, ведущей из поместья к пруду на севере. Тени витых башен расчертили землю.

— Что случилось, — спросил Доусон. — Ты выглядишь так, как будто пытался поймать камень веками.

— Ничего существенного, господин.

— Расскажи мне.

— Прошлым вечером мы выпили слишком много, господин. Один из новых парней был немного навеселе и… сделал предположение, которое я нашел оскорбительным. Он повторил, а я подошел, чтобы его поправить.

— Он назвал тебя педиком?

— Нет, господин.

— Кем, тогда?

По весне, до того, как начинал собираться двор, вода в пруду была прозрачной, как в ручье. Осенью, после того, как Доусон возвращался, она могла быть темной, словно чай. Он редко видел пруд в разгар лета, зелень воды была отражением деревьев, что делало ее почти изумрудной. Пол-дюжины уток скользили по поверхности, след на воде расходился за ними. Доусон стоял на краю пруда, где трава была сырой от грязи под ней. Неловкое молчание Винсена Коу становилось все более интересным с каждым дыханием.

— Я и других могу спросить, — сказал Доусон. — Они мне расскажут, если ты не хочешь.

Винсен перевел взгляд с водной глади на далекие горы.

— Он поставил под сомнение честь госпожи Каллиам, господин. И сделал некоторые предположения, что…