Ситрин оглядела комнату, поджала губы, и кивнула, скорее себе, чем им. Вместе они спустились по лестнице. Ситрин остановилась, чтобы запереть за собой дверь. На улице, пол-дюжины ребятишек играли, пиная ногами старый бурдюк, и вопя. Ситрин повернула к выходу, почти задев куртадамца. Маркус мысленно добавил устройство межкомнатной двери в список вещей, которые необходимо сделать. Необходимость выходить наружу, чтобы перейти из одних комнат в другие забавляла, когда им приходилось скрываться. Но сейчас это был просто неоправданный риск.

Первокровные, Коризен Маут и Барт, подшучивали друг над другом, но успокоились, когда вошла троица. Энен уже была готова, маленькая кожаная сумка висела на плечах, оставляя руки свободными и наготове. На бедрах у нее болтались изогнутый кинжал и увесистая дубинка. Когда все шестеро вышли на улицу, то быстро построились. Несмотря на давку, запруженные народом улицы, на пути у них было чисто, граждане Порте Оливия спешили убраться с их дороги. Их преследовали любопытные взгляды, и лишь несколько особенно наглых попрошаек попытались приблизиться, работая на Ситрин. Никто не подошел к Энен и ее грузу с деньгами. Они двинулись на север, за великую стену, и углубились в скопление городских зданий за ее пределами. Давка была сильнее, чем хотел бы Маркус. Запахи пота и канализации были тут сильнее, улицы более многолюдные и шире, чем по ту сторону стены в центре Порте Оливия.

Пивоварня, когда они достигли ее, оказалась двухэтажным заведением, выстроенным вокруг тесного дворика со своим колодцем. Широкие двери во двор были открыты, чаны и бочки громоздились в воняющей дрожжами тени. Пивоварша, синайка, настолько пышная телом и лицом, что почти могла сойти за первокровную, вышла им навстречу, улыбаясь словно родственникам.

— Магистра Ситрин! Входите, входите!

Маркус наблюдал, как Ситрин и пивоварша расцеловались. Он кивнул Энен, та задергала плечами, снимая сумку с деньгами, и передала ее девушке, как если бы Ситрин была тем, кем представилась. Никто из новых охранников не думал о банке ничего другого, кроме того, что было объявлено. Думать иначе не было никаких оснований.

Ситрин взяла сумку, и жестами показала Маркусу и остальным подождать во дворе. Он кивнул, а Ситрин и пивоварша, взявшись за руки, углубились в темные закоулки пивоварни, болтая, как старые подруги. Мальчик-синаи, не старше Таракана, одетый в тонкий кожаный фартук, вынес им кружки свежесваренного эля. Он оказался более сладким, чем любил Маркус, но с почти хлебным привкусом, от которого он получал удовольствие. Маркус разрешил трем новым охранникам устроится на каменном ограждении колодца, после чего встретился взглядом с Ярдемом, и осмотрел двор. Тралгу допил свой эль, рыгнул, и подошел к Маркусу.

— Приличное пиво, — сказал Маркус.

— Ага.

— Что думаешь насчет ее планов?

Ярдем повел ушами, обдумывая вопрос. Маркус знал, что задав простой вопрос, он поставил тралгу в затруднение. Что думал Ярдем о планах, про которые он не спрашивал, было совсем другим делом.

— Вроде работают, — сказал Ярдем. В подвале все еще больше драгоценностей, чем мне хотелось, но у нас достаточно мечей, чтобы отпугнуть бродяг с ножами. Я много не знаю, но сдается мне, что она может вернуть все потраченные деньги, или почти все.

— Так что когда важные шишки из Карса слетятся сюда, они найдут их более или менее нетронутыми, — сказал Маркус. — Она сможет отдать их им, умыть руки, и все в ажуре.

— В этом и состоит план, — сказал Ярдем осторожно.

— Ты видишь, как она передает их им?

Ярдем вытянул длинные толстые руки, обернувшись посмотрел в открытую пивоварню, как будто прокладывал себе путь, а та стояла на дороге. Маркус молча ждал, надеясь, что тралгу откажется, и ожидая противоположного

— Она не собирается отдавать их, — сказал Ярдем.

— Она сама еще не знает, что думает об этом, но это так, — сказал Маркус. — Она знает в этом толк. Возможно, даже, очень. И она не из тех девушек, что останавливаются, когда очень сильно чего-то хотят.

Ярдем медленно кивнул.

— И как она собирается этого добиться? — спросил он.

Маркус отхлебнул пива, прополоскал им рот, после сплюнул на камни двора. Дюжина голубей вспорхнула с крыши, кружась в безбрежной синеве над головой.

— Я и половины не понимаю, что она делает, — сказал он. — А ты?

— Нет.

— Я не знаю, что она будет делать. Вероятно, она тоже. Но когда она видит цель, она стремиться ее достичь. Без разницы, доведет это до добра или нет.

По возвращению Гедера в Кэмнипол, время неслось со скоростью горного потока. Дни были заполнены приемами в лучших домах Антеи, а вечера чествованиями его ванайской победы, и подготовкой к предстоящим юбилейным именинам принца Астера. Чуть ли не на следующий день после незапланированной гулянки он начал наблюдать появление среди пестрых нарядов двора плащей черной кожи, навроде его собственного. Посыпались приглашения от людей, ранее не помышлявших о налаживании контактов с домом Паллиако. Казалось естественным, что его отец зачастую был обойден вниманием. Столь внезапные перемены всегда воспринимаются как катастрофа, даже если они и к лучшему.

Единственное, что скрашивало окончание весны, так это его городские апартаменты, вместо необходимости дневать и ночевать в походной палатке, патрулируя городские ворота, и прекращение кошмаров.

— Не понимаю, почему это я не должен отдавать приказ о расформировании, — сказал Гедер намазывая ложку яблочного повидла на свой утренний бутерброд. — Если я этого не сделаю в ближайшее время, уверен, этим займется лорд Терниган.

— Он не посмеет, сказал Канл Даскеллин, барон Морского Рубежа. — Не тогда, когда иноземные орды угрожают Кэмниполу.

— Позор, — поддакнул кивая Маррисин Остерот, граф Магрифельский. — Вооруженная чернь на улицах Кэмнипола. И вряд ли хоть один Первокровный найдется среди них. Не пойму, о чем думал Кертин Иссандриан, привлекая низшие расы. Того и гляди, свиней с мартышками назовет ровней принцу Астеру.

Вокруг них, под лучами полуденного солнца, искрились красками внутренние сады Дома Даскеллин. Колыхалось на ветру золото нарциссов. На востоке маячил надстройками реконструированный стадион, окрашенный белым и красным. Игры в честь принца были назначены на завтра, но разогревающие выступления шли уже несколько дней — травля медведей, показательные схватки, состязания лучников. А с ними нарастало и напряжение, напоминавшее Гедеру душную жару ясного летнего дня перед ночной грозой.

— А вы слышали как пахнут те маги Йемму? — спросил с усмешкой Оддерд Фаскеллан, виконт Эскирекский и смотритель Белой Башни. — У меня от их вони слезы текут. А Южане…

Плосколицый мужчина рядом с Гедером — его представили как Паерина Кларка, и без всяких титулов, сделал глоток из чашки, как бы пытаясь скрыть свое отношение к сказанному, но другие закивали и бурчанием выразили свое одобрение.

— Да они же своих сестер трахают, — сообщил Маррисин Остерот, хлебнув сидра. — Но в этом не их вина. Таковыми их создали драконы. Вяжите их правильно, и всех делов-то. Просто как собак для охоты.

— В самом деле? — спросил Гедер. — Я читал статью, в которой говорилось, что эти байки запущены Братством Идикки, после повторного изгнания. Типа, Тралгу младенцев едят, а Дартинайцы колодцы травят.

— Так это что, Тралгу младенцами не питаются? — спросил Маррисин Остерот со смехом, к которому присоединились и остальные. В том числе и Гедер.

Разговор перешел на другие темы, волнующие двор: эскалация беспорядков в Саракале, зарождающееся движение за создание совета фермеров, слухи о второй династической войне на Северном Взморье. Гедер больше слушал, чем говорил, но когда открывал рот, люди, казалось, прислушивались к нему. Одно это пьянило как сидр. Наконец, когда слуги убрали со столов остатки еды, Гедер откланялся. Завтра его ждал такой же прием, а послезавтра еще один. И неофициальный бал этим вечером, устроенный в пику Фелдину Маасу, дававшему званный ужин в честь короля Симеона. Гедер знал об этом приеме, так как Альберих Маас выпрашивал разрешение отлучиться на праздник. Гедер позволил. По всей видимости, двор был разделен на фракции, но он подозревал, что так было всегда. Учитывая вес и количество людей на посещенных им приемах, он пребывал в полной уверенности, что принявшая его в свой круг половина была как более многочисленной, так и более могущественной. Он мог позволить себе быть великодушным.